[manon-r]

Это известная история, но вдруг кто-то ее не читал. Взято из книги Евгения Ланна "Литературная мистификация"www.belousenko.com/books/litera/lann_mistificat...

Жак Казотт (Cazotte), опубликовав свой роман «Diable amoureux», в 1775 году углубился в каббалу, стал мартинистом, — учение Сен-Мартэна «Философия непознаваемого» имело много общего с иллюминизмом, — уединился в свое поместье, где пропагандировал перед «светским» обществом мартинизм в течение пятнадцати лет, изредка наезжая в Париж. В 1793 году он был казнен Конвентом, перехватившим его мистические письма.
О «предсказании» Казотта известно по Ла-Гарпу (La Harpe) — французскому критику и академику конца XVIII века. Правоверный вольтерьянец, он стал после революции и тюрьмы столь же правоверным католиком.
В книге Максимилиана Волошина «Лики творчества» ¹ отрывок из посмертных произведений Ла-Гарпа о предсказании Казотта дан целиком. Размер этого отрывка велик, но для того, чтобы читатель имел представление об этой интересной мистификации, следует его, сократив, привести

«Это было в начале 1788 года. Мы были на ужине у одного из наших коллег по Академии Duc de Nivernois, важного вельможи и весьма умного человека. Общество было очень многочисленно и весьма разнообразно. Тут были аристократы, придворные, академики, ученые... Ужин был роскошен, как обыкновенно. За десертом мальвазия придала всеобщему веселью еще тот характер свободной распущенности, при которой не всегда сохраняется подобающий тон. Был именно тот момент, когда все кажется дозволенным, что может вызвать смех.
Шамфор прочел одну из своих вольных и безбожных сказок, и знатные дамы слушали его и не закрывались веерами.
Потом начался целый поток насмешек над религией.
...Все единогласно утверждают, что революция не замедлит совершиться, что необходимо чтобы суеверие и фанатизм уступили наконец, место философии, и начинают подсчитывать приблизительно возможное время ее наступления и кто из собравшегося здесь общества еще сможет увидеть царство разума.
Самые старые жалуются, что им не дожить до этого; молодые радуются более чем возможной надежде увидеть его, и все поздравляют Академию, которая подготовила «великое дело» и была центром, главой, главным двигателем освобождения мысли.
Только один из гостей совершенно не принимал участия в общем веселье и даже втихомолку уронил несколько сарказмов по поводу нашего наивного энтузиазма. Это был Казотт, человек весьма любезный и оригинальный, но, к сожалению, слишком увлеченный грезами иллюминатов. Он просит слова и глубоко серьезным голосом говорит:
— Господа! Вы будете удовлетворены. Вы увидите все эту Великую, эту Прекрасную Революцию, которой вы так ожидаете. Вы ведь знаете — я немного пророк, и я повторяю вам: вы все увидите ее.
Ему отвечают обычным припевом:
— Для этого не надо быть большим пророком.
— Пусть так. Но, может быть, надо быть даже немного больше чем пророком для того, чтобы сказать вам то, что мне надо сказать. Знаете ли вы, какие непосредственные следствия будет иметь эта Революция для каждого из вас, собравшихся здесь?
— Что же? посмотрим, — сказал Кондорсэ со своим надменным видом и презрительным смехом: — Философу всегда бывает приятно встретиться с пророком.
— Вы, monsieur Кондорсэ, вы умрете на полу темницы, вы умрете от яда, чтоб избежать руки палача, от яда, который вы будете всегда носить с собой — в те счастливые времена.
Сперва полное недоумение, но потом все вспоминают, что милый Казотт способен грезить наяву, и все добродушно смеются.
— Monsieur Казотт, сказка, которую вы здесь нам рассказываете, далеко не так забавна, как ваш «Влюбленный дьявол». Но какой дьявол вплел в вашу историю эту темницу, яд, палачей? Что же общего имеет это с философией и царством разума?
— Это совершится именно так, как я говорю вам. И с вами так поступят. Во имя философии, человечества, свободы и именно при царстве Разума. И это будет, действительно, царство Разума, потому что Разуму будут тогда посвящены храмы, и во всей Франции тогда даже и не будет иных храмов, кроме храмов Разума.
— Только я клянусь, — сказал Шамфор со своей саркастической улыбкой, — что вы-то уж не будете одним из жрецов в этих храмах.
— О, я надеюсь. Но вы, monsieur Шамфор, который был бы вполне достоин быть одним из первосвященников, вы разрежете себе жилы двадцатью двумя ударами бритвы и тем не менее умрете только много месяцев спустя.
Все снова переглядываются и смеются.
— Вы, monsieur Вик д'Азир, вы сами не вскроете себе жил, но, после шести кровопусканий в один день и после припадка подагры, вы умрете в ту же ночь.
— Вы, monsieur Николаи вы умрете на эшафоте, — вы, — monsieur Бальи, — на эшафоте, вы, monsieur Мальзерб, — на эшафоте...
— Ну, слава богу, — говорит Руше, — кажется, monsieur Казотт рассержен только на Академию. Он устраивает страшную резню, а я — хвала небу...
— Вы? Вы умрете также на эшафоте.
— О! Да он решил всех нас перебить, — кричат со всех сторон.
...— Шести лет не пройдет, как все, о чем я говорю вам, будет совершено.
— Вот это действительно чудеса, — сказал Ла-Гарп. — А меня вы совсем оставили в стороне?
— С вами случится чудо, почти настолько же невероятное, как и все остальные. Вы станете христианином и мистиком.
Крики изумления.
— О, — говорит Шамфор, — теперь я спокоен. Если всем нам суждено погибнуть только тогда, когда Ла-Гарп обратится в христианство, то мы бессмертны.
— Вот поэтому-то, — говорит герцогиня де-Граммон, — мы, женщины, — мы гораздо более счастливы, потому что с нами не считаются в революциях. Когда я говорю — не считаются, это вовсе не значит, что мы не принимаем никакого участия, но нас не трогают, наш пол...
— Ваш пол, mesdames, на этот раз он не защитит вас, и вы хорошо сделаете, если не будете ни во что вмешиваться. С вами будут обращаться как с мужчинами, не делая никакой разницы.
— Что вы нам рассказываете, monsieur Казотт? Вы пророчите нам о конце мира?
— Этого я не знаю. Но что я знаю очень хорошо, это то, что вы, герцогиня, вы будете возведены на эшафот. Вы и много других дам вместе с вами. Вас будут везти в телеге с руками, связанными за спиной.
— О! я надеюсь, что в этом случае эта телега будет обтянута черным трауром.
— О, нет! И самые знатные дамы так же, как и вы, будут в телеге и с руками, связанными за спиной.
— Еще более знатные дамы! Что же, принцессы крови?
— И более...
Здесь заметное волнение пробежало по зале, и лицо хозяина дома нахмурилось. Все начали находить, что шутка зашла слишком далеко.
Madame де-Граммон, чтобы разогнать неприятное впечатление, не настаивала на последнем вопросе и сказала шутливым тоном:
— Но вы мне оставляете, по крайней мере, исповедника?
— О, нет! Вы будете лишены этого. И вы и другие. Последний из казнимых, которому будет оказана эта милость, это...
Он замолчал на мгновение.
— Ну, кто же этот счастливый смертный, который будет иметь эту прерогативу?
— Эта прерогатива будет последней из всех, которые у него были, и это будет король Франции.
Хозяин дома встал с места, и все гости вместе с ним. Он направился к Казотту и сказал внушительно:
— Мой милый monsieur Казотт, прекратим эти мрачные шутки, вы завели их слишком далеко и компрометируете ими и общество, в котором вы находитесь, и вас самих.
Казотт, ничего не отвечая, хотел уйти, когда m-me де-Граммон, которая все время хотела обратить все в шутку, подошла к нему:
— Вы, господин пророк, предсказали всем нам наше будущее, но что же вы ничего не сказали о самом себе?
Несколько минут он стоял молча, с опущенными глазами.
— Читали вы про осаду Иерусалима у Иосифа Флавия?
— Разумеется. Кто же этого не читал? Но говорите, пожалуйста, так, как будто мы этого не читали.
— Так вот видите, — во время этой осады один человек в течение семи дней ходил по стенам города на виду осажденных и осаждающих и восклицал: «Горе Иерусалиму! Горе мне!» И в это время он был поражен громадным камнем, пущенным из осадной машины.
Сказав это, Казотт поклонился и вышел».
В 1806 году Петито (Petitot) опубликовал посмертные произведения Ла-Гарпа, в которых дан был приведенный выше отрывок. Сомнений в том, что Ла-Гарп записал подлинную беседу Казотта, не было. Социальная реакция Директории снова вызвала к жизни тягу к мистическим кружкам, снова стали возникать масонские ложи, разгромленные революцией: уже в 1795 году Реттье де-Монтало возрождает Великий Восток, и к 1806 году Франция насчитывает не одну сотню лож. Правда, послереволюционные салоны не знали ни Сен-Жермена, ни Калиостро, ни Месмера, ¹ но пробужденный вновь интерес салонов к масонству и тайным учениям обусловил сенсацию, вызванную опубликованием «предсказания» последователя Сен-Мартэна. Память о тех, кто собрался в тот вечер у герцога Нивернуа, благоговейно хранилась многими членами кружков на заре первой империи, а удивительная точность, с которой Казотт предсказал судьбу только укрепляла доверие «общества» к визионерам разных калибров. Сомнений в правильной передаче Ла-Гарпом разговора не возникало — слишком неосновательно было бы заподозрить почтенного академика в мистификации, тем более, что сам Ла-Гарп в точности проделал путь, предуказанный ему Казоттом, и из свободомыслящего превратился в крайнего мистика, стало быть, издеваться над Казоттом не мог.

¹ О роли и значении мистических учений предреволюционной Франции можно судить хотя бы по тому, что масонами были: Вольтер, Бенжамен Франклин, Дантон, Кондорсэ, Бриссо, Сиэйс, Камилл Демулен, Гара, Кабанис, Лаланд, Шамфор и мн. др.

Переиздавая в 1817 году сочинения Ла-Гарпа, редактор Бастьен вновь опубликовал приведенный выше отрывок. И только тогда заподозрил какую-то мистификацию большой знаток и редактор Вольтера Бешо (Beuchot). Ему удалось купить у Петито, первого издателя посмертных произведений Ла-Гарпа, рукопись академика, и он установил следующее: после упомянутого отрывка Ла-Гарп добавляет: «Кто-то меня спросил: возможно ли это? Правда ли то, что вы рассказывали?
— Что правда? Разве вы не видели этого своими глазами?
— О, да, факты! Но... предсказание! Столь необычное пророчество!
— Иными словами, вам кажется чудесным пророчество? Как вы ошибаетесь! Ибо чудом следует назвать это собрание неслыханных и чудовищных фактов, противных всем известным теориям, опрокидывающих все идеи, все, что знаешь о человеке, понятие о зле и даже о преступлении. Вот это истинное чудо! Тогда как пророчество — вымышленное (comme la prophetie n'est que supposee). Если вы еще считаете все, что мы видели, революцией и если вы думаете, что она подобна любой иной, это значит, что вы не читали, не думали и не чувствовали.
Расшифровка этого отрывка весьма проста. Опрокинувшись в мистицизм после освобождения своего из революционной тюрьмы, академик усмотрел в революции «собрание неслыханных и чудовищных фактов » — не менее неслыханных, чем «точное» предсказание визионером человеческой судьбы. Во всяком случае, Бешо прав, заявив, что Ла-Гарп не хотел никого вводить в заблуждение: приведенные нами в подлиннике фразы обнаруживают это достаточно ясно. Петито очень хорошо учел, что разговор у герцога Нивернуа вызовет несомненную сенсацию: предпосылки сложились, и все показатели были налицо. И редактор не ошибся: в течение десяти лет о «предсказании» Казотта говорили в салонах, и пифический дар автора «Влюбленного дьявола» вызывал преклонение. Что же касается происхождения всего этого «предсказания», Бешо, а за ним Сент-Бёв предполагали, что вся сцена у герцога сочинена Ла-Гарпом. Но можно думать, что более правильна гипотеза Асселино (Asselineau), высказанная им в 1868 году. Ла-Гарп любил записывать многое из того, что он видел и слышал. Нет ничего невероятного в том, что в салоне Нивернуа приехавший из своего поместья Казотт вдохновенно распространялся на тему о грядущем катаклизме — такое «пророчество» было в стиле этого галлюцинанта. К тому же «старый порядок» принял такие формы, что разговоры о его конце в салонах, где немало было вольтерьянцев, более чем возможны, вернее — трудно допустить, чтобы их не было. Возвратившийся домой Ла-Гарп записал такую беседу с участием Казотта, а затем, когда судьба гостей герцога свершилась, подставил «предсказания» о каждом из участников беседы. Подставил для того, чтобы эффектно иллюстрировать свой взгляд на Великую революцию.