Э. К. Пименова "Эро де Сешель" (1923 г.)

[rosarosa]

az.lib.ru/p/pimenowa_emilija_kirillowna/text_19...

@темы: биография

---

"Зелёный попугай" Артура Шницлера

[rosarosa]

Для тех, кого интересует изображение эпохи ВФР в литературе более позднего времени, пьеса, популярная в начале XX века:
az.lib.ru/s/shnicler_a/text_1899_der_grune_kaka...

@темы: литература

---

[тереза-с-севера]

Я не встречала в сети даже отрывков из "Республиканских установлений". Я сейчас пишу пост про культ ВС и поэтому хочу процитировать фрагмент, посвященный религии. Надеюсь, он не слишком большой
Фрагмент десятый.
Некоторые моральные установления, относящиеся к праздникам.
Французский народ признает Верховное Существо и бессмертие души. Первый день каждого месяца посвящен Предвечному.
читать дальшеВсе культы равным образом пользуются покровительством государства. Однако ни в одном из гражданских обязательств не допускается упоминание о вероисповедании; любой акт, где говорится о культе, недействителен.
Общественные храмы открыты для всех культов.
Совершение обрядов вне стен храма запрещается; обряды, совершаемые внутри храмов, не могут быть нарушены.
Священнослужители любого культа не могут появляться в общественных местах с атрибутами своего культа под угрозой изгнания. (где-то у Олара я встречала такой же запрет, но я забыла кто его автор)
День и ночь в общественных храмах будут куриться благовония; в течении двадцати четырех часов огонь поддерживается поочередно старцами шестидесяти лет.
Храмы не могут быть закрыты.
Французский народ вверяет свою судьбу и своих детей Предвечному.
Бессмертные души тех, кто погиб за отечество, тех, кто был добрым гражданином, тех, кто заботился о своих родителях и никогда не покидал их, пребывают в лоне Предвечного.
Народ исполняет гимн во славу Предвечного в храмах каждое утро; все общественные праздники начинаются с пения гимна.
Общие законы торжественно провозглашаются в храмах.
Далее идет список праздников, отмечающихся первого числа каждого месяца (по революционному календарю). Все они посвящаются Божеству и каким-нибудь республиканским добродетелям.
Каждый год первого флореаля народ каждой коммуны будет выбирать в храмах из числа жителей коммуны молодого человека, состоятельного, добродетельного, не имеющего физических недостатков, в возрасте от двадцати одного до тридцати лет; этот молодой человек выберет себе в жены бедную девушку в напоминание о равенстве людей.(а если этот бедняга не захочет жениться?)
Лицеи будут присуждать прения за красноречие. Во время этого состязания не должны звучать торжественно-напыщенные речи. Награда за красноречие будет отдана тому, чья речь отличается лаконизмом, тому, чья мудрая речь способствовала спасению отечества, призвала народ к возрождению нравов, сплотила солдат.
Наград за поэзию удостаиваются лишь ода и эпопея. (кто только что запретил торжественность и напыщенность? :lol
Сен-Жюст Л. А. Речи. Трактаты. - СПб.: Наука. – 1995 – С. 302-303

@темы: Сен-Жюст

---

[тереза-с-севера]

Я сильно подозреваю, что это есть где-нибудь в интернете. Но пусть будет...Итак, Ленотр. Повседневная жизнь Парижа во времена Великой Революции. М.: Молодая гвардия, 2006. – С. 24
Мы имеем любопытный перечень всех вещей, увезенных с собою Робеспьером, когда он уезжал из Арраса...
Черный суконный фрак;
бархатный фрак с черным узором, купленный у старьевщика в Париже и перекрашенный;
атласная куртка, довольно новая;
куртка из «Ра де Сен-Мор», потертая;
брюки черного бархата;
брюки черного сукна;
брюки из саржи. Все трое очень потертые;
две щетки для чистки платья и две сапожные щетки;
шесть рубашек, шесть воротников, шесть носовых платков;
три пары шелковых чулок, из них одна почти новая;
две пары башмаков. Одна из них новая;
мешочек для пудры с пуховкой;
маленькая шляпа, чтобы носить под мышкой;
адвокатский костюм;
коробка с шелком, нитками, шерстью, иголками» и т. П.
К тому же Робеспьер как депутат получал 18 ливров в день. Всю эту сумму он делил на три части и треть аккуратно отсылал своей сестре Шарлотте... Другая треть, если верить Пьеру Вилье, шла одной дорогой Робеспьеру особе, боготворившей его... (Я заинтригована)

@темы: Робеспьер

---

[тереза-с-севера]

Извините, может быть я одна эту контрреволюционную (а как же - Солженицын же) статью не читала. Но на всякий случай даю ссылочку.
«Держа в уме картины двух грозных революций — Французской и Российской, невольно поддаешься искушению сопоставлять их и сравнивать сходности. Нужно ли это вообще? Во всяком случае, это потребность нашей любознательности. Это — не бесполезное занятие, хотя надо все время помнить:

— что основные сходства могут и вовсе не лежать на поверхности, истинно одноприродные феномены могут сильно различаться внешне;

— что перед деятелями российской революции настойчиво носились образы французской, звали к подражанию, копированию, — и от этого сходные феномены могут быть не проявлением одинаковой закономерности обеих революций, а лишь результатом этого сознательного копирования. (В свою очередь и французская революция то и дело оглядывалась, сравнивала себя и подражала античности, древним республикам. Да и американское восстание не миновало той участи, Вашингтона и Франклина звали Брутом и Катоном.)

Разумеется, никто не может ждать такого разительного сходства, как цельное повторение сюжета в последовательности событий. Но всматриваясь, нельзя и не удивиться множеству совпадений частных, отдельных элементов, черт (инвариантов революции?), хотя бы был переставлен их порядок и изменно отстояние во времени между ними. Сюжет другой, а элементы повторяются».

magazines.russ.ru/novyi_mi/1993/12/publ.html

@темы: литература

---

[rosarosa]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[rosarosa]

02.05.2014 в 19:31

Пишет  faitout:

польские плакаты

море театральных, в т.ч. по шекспиру, все крутые

лир вот, например

от 10 до 200 долларов

@темы: Робеспьер, Дантон

---

[тереза-с-севера]

Робеспьер об Агриколе Виале.ru.wikipedia.org/wiki/%D0%92%D0%B8%D0%B0%D0%BB%...
По какой фатальности или же по какой неблагодарности забыли героя еще более юного и достойного, чтобы потомки оказали ему почести?* Мятежные марсельцы, собравшись на берегах Дюранс, хотели перейти реку и перебить слабых и безоружных патриотов этих несчастных местностей. Немногочисленная толпа республиканцев, собравшаяся на другом берегу, не видела иного средства, как перерезать трос понтонов, находившихся во власти их врагов; но пуститься в такое предприятие в присутствии многочисленных батальонов на другом берегу и находящихся на расстоянии ружейного выстрела, казалось химерическим предприятием даже наиболее смелым. Вдруг ребенок тринадцати лет бросился к топору, схватил его, помчался по берегу реки и со всей силы ударил по тросу. На него обрушилось несколько ружейных залпов, но он продолжал еще сильнее рубить, наконец он получил смертельный удар, он вскричал: "Я умираю, мне все равно, это за свободу!" Он падает, он мертв (Продолжительные аплодисменты). Ребенок, достойный уважения, как гордится родина тем, что дала тебе жизнь! С какой гордостью Греция и Рим почитали бы твою память, если бы они произвели такого героя, как ты.
* Имя этого героя - Агрикола Виала. Нужно, чтобы республике были известны два совершенно различных факта, связанных с ним. Когда мать юного Виалы узнала о смерти своего сына, ее горе было столь же глубоко, сколь справедливо. "Но, - сказали ей, - ведь он умер за родину!" - "Да! это правда, - ответила она, - он умер за родину!" И ее слезы иссякли. Другой факт касается мятежных марсельцев, которые, пройдя Дюранс, имели низость обесчестить останки юного героя и бросили его тело в волны реки". (Примечание Робеспьера).
Робеспьер Максимилиан. Избранные произведения. В 3 т. Т. 3. - М: Наука, 1965. - С. 178.

Прюдон. Смерть Виала.

@темы: Робеспьер

---

Шарль Нодье о празднике Верховного Существа.

[тереза-с-севера]

«Никогда еще на нашем горизонте не занимался более чистый летний день. Лишь много позже, на юге и на востоке Европы мне привелось видеть подобную прозрачность небесного свода – проникая сквозь него, взгляд, казалось, достигал иных небес. Народ почитал это чудом и в сем непривычном великолепии неба и солнца усматривал некий залог примирения бога с Францией. Казни прекратились. Орудие смерти скрылось под драпировками и цветами. В городе не найти было ни единого окна, над которым бы не реяло знамя Парижа; всякое суденышко плыло по реке, украшенное вымпелами и флажками; самый крошечный домик и тот был увит гирляндами и увешан кусками материи, самая узенькая улочка – усыпана цветами, и всеобщее упоение поглотило вопли ненависти и смерти».
Цитируется по: Мона Озуф. Революционный праздник. 1789-1799. – М.: Языки славянской культуры, 2003. – С. 153.

@темы: Робеспьер, праздники

---

Из очерка Чарльза Диккенса "Мертвый сезон"

[rosarosa]

«После хорошего обеда, сидя у огня в кресле, я начал колебаться в своем намерении посетить представление Черного Месмериста и склоняться к тому, что лучше остаться там, где я нахожусь. Этого требовала и галантность, поскольку я покинул Францию не один, а прибыл из тюрьмы Сент-Пелажи с моим знаменитым и несчастным другом мадам Ролан (в двух томах, купленных по два франка за каждый в книжной лавке на площади Согласия в Париже, на углу Королевской улицы). Решив провести вечер teta-a-tete с мадам Ролан, я предвкушал, как всегда, большое удовольствие от общения с этой остроумной женщиной, от очарования ее смелой души, от ее увлекательной беседы. Должен признаться, что, если б у нее было чуть побольше недостатков, побольше каких-нибудь слабостей, я любил бы ее сильнее; но я хочу верить, что дело во мне, а не в ней. В этот раз мы провели вместе несколько печальных и памятных мне часов, и она снова рассказала мне, как бесчеловечно ее изгнали из Аббатства, как ее вторично арестовали, прежде чем она успела легко взбежать на пол-дюжину ступенек по лестнице своего дома, и отвезли в тюрьму, которую она покинула уже только в день казни.

Мы с мадам Ролан расстались около полуночи, и я ушел спать...» (Ч.Диккенс. Собрание сочинений в 30 томах, 1960, т.19).

@темы: литература

---

[Эльвюна]

CHARLES LOUIS LUCIEN MULLER (French 1815-1892) Портрет Жанны-Мари Ролан в тюремной камере, 1889
По другой версии - это Шарлотта Корде.




Отсюда

@темы: живопись

---

Статья Владимира Соловейчика «"Век Просвещения" глазами Алехо Карпентьера»

[rosarosa]

Пятьдесят лет тому назад, сначала на французском языке, а затем и на испанском (в Мексике) увидел свет роман великого кубинского писателя Алехо Карпентьера «Век Просвещения», с тех пор неоднократно переиздававшийся, переведённый на многие языки, включая русский, и ставший по праву одним из лучших произведений мировой литературы о годах и людях Великой Французской буржуазной революции.

Известный кубинский писатель, поэт, музыкант, публицист и дипломат Алехо Карпентьер (1904-1980) волею судьбы смешал в своей родословной три культурных традиции — французскую, русскую и испанскую, став не просто одним из создателей «нового латиноамериканского романа», наполненного колоритом литературы «барокко», но и подлинным латиноамериканским интеллигентом, то есть тем человеком, «жизненный путь которого частенько пролегает из университета в тюрьму». Родители Карпентьера — отец, архитектор-француз и мать — племянница известного русского поэта «серебряного века» Константина Бальмонта – познакомились в Швейцарии и переехали после женитьбы на Кубу. С юности Карпентьер посвятил себя литературе, оставив в ней весомый след. Как заметил советский испанист Лев Осповат, «основоположник и признанный корифей новой латиноамериканской прозы, Карпентьер, первым из романистов Латинской Америки, представил судьбу своего континента как органическую часть всемирной истории, а жизнь и борьбу людей этого континента соотнёс с поступательным движением всего человечества».

Уже в 20-е годы прошлого века определились эстетические и политические пристрастия будущего мастера. Он был знаком с Хулио Антонио Мельей, основателем Компартии Кубы, и дружил с Рубеном Мартинесом Вильеной, поэтом, который в 1923 году создал так называемую группу «минористов», выступавшую за социальные перемены, а впоследствии возглавил руководство Компартии и стал душой народной революции 1930-1933 годов против диктатуры Херардо Мачадо. С самого начала к «минористам» примкнул и Карпентьер, подписавший составленный Мартинесом Вильеной знаменитый «Протест тринадцати», содержавший суровые обвинения проамериканскому режиму, и письмо с требованием освобождения арестованных по политическим мотивам перуанских деятелей культуры. В 1927 году за выступления против диктаторского режима молодого бунтаря бросили в тюрьму. После семи месяцев заключения его выпустили под гласный надзор полиции. Спасаясь от слежки и преследований, Карпентьер эмигрирует. Дружеские отношения с испанскими поэтами-антифашистами Федерико Гарсиа Лоркой и Рафаэлем Альберти привели Карпентьера в ряды борцов против франкистских мятежников. После победы Кубинской революции Карпентьер вернулся из Венесуэлы на родину. Писатель с мировой славой, он организовывал фестивали книги, был заместителем председателя Национального совета по культуре, руководил Национальным издательством Кубы, работал советником по вопросам культуры в посольстве Кубы во Франции, избирался депутатом высшего законодательного органа страны — Национальной ассамблеи народной власти.

Из шести его романов, множества повестей, эссе и музыковедческих работ «Век Просвещения» стал наиболее известным. Многоплановое историческое повествование — и одновременно «роман воспитания», история любви и разочарования в любви, сопровождающееся, в духе Дени Дидро, острыми спорами и философскими рассуждениями о смысле жизни, природе латиноамериканского духа, взлёте и трагедии революции, показывает не просто эволюцию главных героев на фоне исторических событий, но и тонко, тактично, без нажима объясняет читателю, как эта эволюция вытекает из логики развития исторических процессов и наглядно связана с объективными законами исторического развития. Безусловной находкой автора стал образ исторического персонажа — комиссара Конвента на острове Гваделупа Виктора Юга, сперва пламенного революционера, якобинца, предавшего затем и свои идеалы, и Революцию, и любовь ради сохранения власти и влияния, тщетно пытающегося оправдать свою измену делу Свободы и терпящего в финале повествования полный моральный крах, который может рассматриваться как символический крах буржуазной революции, но отнюдь не тождественен краху подготовивших революционный переворот идей «Века Просвещения».

Как заметил советский испанист Лев Осповат, «основоположник и признанный корифей новой латиноамериканской прозы, Карпентьер, первым из романистов Латинской Америки, представил судьбу своего континента как органическую часть всемирной истории, а жизнь и борьбу людей этого континента соотнёс с поступательным движением всего человечества»

На страницах романа Виктор Юг появляется неожиданно, стремительно, производя форменный переворот в образе жизни и мировоззрении молодых героев Софии, Эстебана и Карлоса. Точно свежий ветер проникает в затхлую атмосферу феодальной и клерикальной Гаваны, тогдашней колонии короля Испанского. Но сразу в облике будущего революционера внимательный взгляд Софии, его будущей возлюбленной, подмечает противоречия, некую двойственность, мастерски трактуемую Карпентьером как символ общих противоречий, двойственности, присущей природе самой буржуазной революции. «В этом человеке поражало странное соединение вульгарности и изысканности. В нём, казалось, одновременно уживаются несколько разных людей…» В то же время именно Юг, его поведение, его речи, открывают перед молодыми друзьями суровый мир политической борьбы, к восприятию которого они уже были теоретически готовы благодаря литературе просветителей-энциклопедистов. «Два дня подряд они только и говорили что о революции, и София поражалась тому, какой захватывающий интерес приобрёл для неё этот новый предмет беседы. Говорить о революционных переворотах, воображать эти перевороты, мысленно находиться в центре революционных событий – значит, в какой-то мере становиться властителем мира. Все, кто говорит о революции, внутренне уже готовы совершить её. Ведь им уже ясно, что ту или иную привилегию надобно упразднить, и они начинают думать, как это лучше сделать; им уже понятно, что данная форма угнетения отвратительна, и они изыскивают способы для борьбы с нею; для них уже очевидно, что тот или иной правитель – негодяй, и его единодушно приговаривают к смерти. А после того, как почва расчищена, сразу же начинают строить Град будущего…»

Впрочем, по мере углубления и развития реальной — не книжной! — революции становится очевидно, что «строительство Града будущего» оказывается не таким уж лёгким и простым делом. Особенно на фоне революционного террора: «Недавнее осуждение и казнь Дантона воспринимались как одна из перипетий в становлении того будущего, которое каждый рисовал себе по-своему. Разумеется, трудно было понять, каким образом трибуны, которые ещё накануне были народными кумирами и чьи речи вызывали овации, трибуны, за которыми следовали тысячи людей, внезапно оказывались негодяями». В эти дни комиссар Конвента Виктор Юг смел и решителен, проявляя лучшие свои человеческие качества, понимание ситуации, трезвый политический расчёт. «Тот, кто изменит якобинцам, изменит делу Республики и свободы… Революция наполнила смыслом моё существование. Мне отведена определённая роль в великих деяниях нашей эпохи. И я постараюсь свершить всё, на что способен… Я не признаю иной морали, кроме якобинской. И никто не заставит меня отступить от этого. А если революции суждено погибнуть во Франции, она будет продолжена в Америке». Это — его звёздный час, за которым последует долгое падение, совпадающее с нисхождением самой революции. Впрочем, сам Карпентьер не скрывает, что уже в момент революционного взлёта комиссар Юг, как настоящий буржуа, думает не только об общем деле, но и о своей роли в нём, упивается безграничными полномочиями: «Этого облечённого властью человека страшились. И ему это, видимо, нравилось».

Из шести романов, множества повестей, эссе и музыковедческих работ Aлехо Карпентьера «Век Просвещения» стал наиболее известным

Юг остро переживает падение Робеспьера — единственного человека, которого он «ставил выше себя». «Когда его низвергли, я утратил душевное равновесие. С тех пор я будто потерял самого себя. Я уподобился тем механическим куклам, которых заводят ключом», — признаётся Юг. Тем не менее, комиссар идёт на службу Директории и затем Первому Консулу, чётко, последовательно, с чиновничьим азартом выполняя все предписания новой власти. Точно с тем же упорством, с которым он реализовывал декреты Конвента о ликвидации рабства и закрытии церквей, теперь гражданин Юг совершает прямо противоположное. Забыв о высоких принципах якобинской Конституции 1793 года и о Робеспьере, но не без выгоды для себя. «Директория, у которой в далёкой Франции было дел по горло, признала заслуги комиссара, отвоевавшего колонию у англичан и сумевшего её удержать, – Юг был оставлен на своём посту. Таким образом, ему удалось утвердить в этой части земного шара свою единоличную власть, и он вёл себя так, будто никому не подчинялся и ни от кого не зависел: Виктор сумел почти в полной мере воплотить в жизнь своё заветное желание – сравниться с Неподкупным… Виктор, весьма кичившийся благосостоянием острова и тем, что он, Юг, всё время посылает во Францию деньги, стал удивительно походить на преуспевающего коммерсанта, который с удовольствием подсчитывает свои богатства». Сравнение с Неподкупным, сугубо внешнее, позволяет бывшему комиссару Конвента сохранять остатки «радикальной репутации» хотя бы в своих глазах. Но не в глазах тех, кто помнил Юга-якобинца и смутьяна, ниспровергателя основ, человека революционного действия.

Одна из них, кубинка София, для которой Юг стал первым и самым лучшим мужчиной, не без колебаний и душевного смятения порывает с наместником генерала Бонапарта, убедившись в том, что от прежнего Юга осталась лишь внешняя оболочка, что созданный и управляемый им мир страшно далёк от того идеала, который грезился им вместе за пятнадцать лет до того в душной Гаване. «Новая эпоха бурно, безжалостно и победоносно вторглась в Америку, которая всё ещё походила на Америку времён испанских вице-королей и наместников, и, казалось, толкала её вперёд; ныне те, кто олицетворял собою новую эпоху, кто, не страшась неизбежного кровопролития, упорно, настойчиво добивался её утверждения, будто забыли своё славное прошлое и сидели, уткнувшись в счётные книги. Блестящие кокарды были отброшены, прежнее достоинство утрачено, люди, отступившиеся от своих дерзких, обширных замыслов, вели теперь мелкую игру. По словам некоторых, недавнее прошлое было отмечено недопустимыми эксцессами. Однако именно подобные эксцессы как раз и сохраняли на страницах истории память о тех, чьи имена уже казались теперь слишком блестящими для той жалкой роли, какую они стали ныне играть. В иных странах жизнь продолжалась, шла новыми путями, одних она низвергала, других возвеличивала, там изменялись моды и вкусы, нравы и обычаи, весь уклад. А тут все опять жили так, как полвека назад. Можно было подумать, что в мире ничего не произошло,– даже одежда богатых плантаторов напоминала сукном и покроем одежду, которую здесь носили сто лет тому назад. София вновь испытывала мучительное чувство — в своё время она его уже испытала, — ей вновь казалось, что время остановилось, что сегодняшний день в равной мере похож и на вчерашний и на завтрашний». Окончательно прозрев, она произносит свой приговор Югу и в его лице всей незавершённой, отвернувшейся от своего прекрасного начала, забывшей своё первородство, переродившейся буржуазной революции: «Жалость к Югу внезапно умерла в её сердце. Она сделала паузу.

Встреча Алехо Карпентьера и королём Испании Хуаном Карлосом в 1978-м

— Я устала жить среди мертвецов… Здесь ото всего разит мертвечиной. Я хочу возвратиться в мир живых, тех, кто ещё во что-то верит. Я ничего не жду от людей, которые и сами уже ничего не ждут…

— Революция многих преобразила, — заметил Виктор.

— Быть может, самое лучшее в революции — именно то, что она многих преобразила, — отозвалась София и стала снимать с вешалки свои платья. — Я теперь хотя бы знаю, что мне следует отвергать, а что – принимать».

Путь Софии — дорога к безвестной гибели на мадридских баррикадах мая 1808 года, гибели от руки таких, как Виктор Юг, французских интервентов. Путь Юга — дорога преуспевшего чиновника и дельца. Алехо Карпентьер оставляет суждение о верности того или иного пути за читателем. Но своей авторской позиции не скрывает: «На сей раз революция потерпела неудачу. Быть может, следующая добьётся большего». Этот вывод вполне логичен: хотя «люди могут отступать, но идеи продолжают их путь и, в конце концов, находят себе применение». Оптимизм революционной перспективы и надежда на лучшее — вот главные выводы, которые хочется сделать, закрыв последнюю страницу шедевра, начавшего полвека тому назад свой путь к сердцу читателей на многих континентах.

Владимир СОЛОВЕЙЧИК
www.sensusnovus.ru/culture/2012/12/18/15280.htm...

@темы: литература

---

[тереза-с-севера]

В интернете, насколько мне известно, нет писем Манон Ролан Бюзо, по крайней мере на русском. Между тем, они весьма интересны. Поэтому я решилась перепечатать первое из них.
Аббатство 22 июня.
Сколько я их перечитываю! Я прижимаю их к своему сердцу, покрываю поцелуями. Я уже потеряла надежду получить их! Я тщетно старалась добыть какие-нибудь известия о госпоже Ш*; один раз писала господину Ле-Телье, в Э.**, чтобы ты имел от меня хотя какой-нибудь знак того, что я еще жива; но тайна корреспонденции нынче нарушена, и я ничего не хотела адресовать прямо тебе, убежденная в том, что твое имя побудит перехватить письмо, что я тебя скомпрометирую. Я прибыла сюда, гордая и спокойная, вознося мольбы о защитниках Свободы и сохраняя еще некоторую надежду относительно их, когда узнала, что издан декрет об аресте двадцати двух; и я воскликнула: "Моя Родина погибла!". Я испытывала жесточайшие муки, пока не уверилась в том, что ты бежал; они возобновились при появлении обвинительного декрета; касающегося тебя; твое мужество должно было, конечно, побудить их к такой жестокости! Но как только я узнала, что ты в Кальвадосе, я опять стала спокойной. Продолжай, мой друг, свои отважные усилия; Брут на поле сражения при Филиппах слишком рано отчаялся в спасении Рима: пока еще жив хотя бы один республиканец, и он на свободе и сохранил еще свою энергию, он может быть полезен. Юг, во всяком случае, укроет тебя: он будет убежищем всех добродетельных людей. Туда именно, если ты окажешься окруженным опасностями, ты должен обратить свой взор и направить свои шаги; там ты будешь жить, так как там ты можешь оказывать услуги себе подобным и проявить добродетель.
Что же касается меня, то я сумею спокойно ждать возврата к царству справедливости или же претерпеть последние крайности тирании, чтобы и мой пример также не пропал даром. Если я и боюсь чего, то только каких-нибудь неосторожных попыток с твоей стороны из-за меня; друг мой, ведь именно спасая свою страну ты можешь спасти меня, и я не хотела бы спастись в ущерб ей; но я умру вполне удовлетворенная, если буду знать, что ты оказываешь существенную услуги своему отечеству. Смерть, мучения, скорбь - ничто для меня, я все это могу презреть; я проживу до последнего часа, не потративши ни одного мгновения на недостойное меня смятение.
В конце концов, какова бы ни была их ярость, в них еще сохранилось что-то вроде стыда; мандат о моем аресте не мотивирован. Они словесно распорядились подвергнуть меня одиночному заключению, но не осмелились написать суровый приказ, данный устно. Я обязана гуманности моих стражей льготами, которые скрываю, чтобы не поставить их в неприятное положение; но добрые поступки связывают теснее, чем железные цепи, и если бы я даже могла спастись, я бы не сделала этого, чтобы не погубить честного привратника, который всячески старается смягчить тяжесть моего заключения. Многие ошибаются относительно меня и думают, что я нахожусь в Консьержи. Дело в том, что на другой день после моего прибытия сюда отсюда была переведена в ту тюрьму женщина, носящая мою фамилию; я живу в комнате и сплю на кровати, которые она занимала до меня. Я видела ее при отъезде. Мой славный Плутарх, которым я развлекаюсь в часы досуга, не преминул бы увидеть в этом предзнаменование.
Эта женщина - Анжелика Дезаль, жена Ролана де ла Фошэ и сестра того, кто умер славной смертью в Нанси; третьего дня она погибла на эшафоте с великим мужеством в возрасте двадцати четырех лет; ее официальный защитник вне себя и клянется в невиновности этой жертвы, кроткое и приятное лицо которой свидетельствовало о прекрасной душе. Первые дни я употребила на то, чтобы написать какие-нибудь "заметки", которые когда-нибудь будет приятно прочитать; я отдала их в хорошие руки и сообщу тебе об этом, чтобы, во всяком случае, не оставались неизвестными. Со мной мой Томсон (он мне дорог по многим причинам), Шафтсбери, английский словарь, Тацит и Плутарх; я веду здесь такой же образ жизни, как у себя в своем кабинете, в гостинице или в другом каком-нибудь месте, почти без всякого различия; я бы велела привезти сюда и инструмент, если бы не боялась скандала. Помещаюсь я в комнате, имеющей приблизительно десять футов в длину и столько же в ширину; здесь за решеткой, и за замками, я наслаждаюсь независимостью мысли, вызываю то, что мне дорого, и я более спокойна со своей совестью, чем мои угнетатели с их владычеством.
Поверишь ли, что лицемер Паш просил мне передать, что он очень тронут моим положением. "Скажите ему, что я не принимаю этой оскорбительной любезности; я предпочитаю быть его жертвой, чем предметом его вежливости: они меня бесчестят", - таков был мой ответ. Из прилагаемой копии ты увидишь, как я написала Гара; это не первое мое письмо, но это уж конечно, мой ультиматум. От таких людей нечего ждать; их следует поставить на место и показать их там потомству; это все, что я хочу сделать. Если бы я не написала Конвенту 1-го июня, я бы не сделала этого позже: я не допустила бы, чтобы Р***обращался к нему с чем бы то ни было после 2-го июня.
Это уже не Конвент для того, у кого есть принципы и характер; теперь я уже не знаю в Париже власти, к которой я захотела бы обратиться с ходатайством; я лучше сгнию в своих оковах, чем так унижусь. Тираны могут меня угнетать, но унизить – никогда, никогда! У меня опечатаны все мои вещи, белье и платье, двери и окна; они оставили только маленький уголок для моих людей; моя бедная няня заметно чахнет; глядя на нее мое сердце обливается кровью, и однако я иногда смешу ее; мои честные стражи пускают ее время от времени ко мне. Иногда в послеобеденное время они также позволяют мне перейти в ее комнату, где их тогда не бывает и где больше воздуха, чем в моей.
Дочь мою приютила одна почтенная мать семейства, которая позаботилась включить ее в число своих детей; это жена честного Креза ла Туша. Несчастный Р.. провел двадцать дней в двух убежищах, у трепещущих друзей, спрятанный от всех глаз, в большей степени являясь узником, чем я сама; я боялась за его голову и за его здоровье. Теперь он близок к тебе. Почему это не так и в моральном отношении? Я не смею тебе сказать, но ты единственный на всем свете, который может это оценить; я была не очень недовольна тем, что меня арестовали.
Они будут теперь менее озлоблены, с меньшим пылом будут выступать против Р., говорила я себе; если они затеют какой-нибудь процесс, я сумею держать себя так, что это будет полезно для его славы; - мне казалось, что я таким образом поквитаюсь с ними за его огорчения; но не видишь ли ты также, что. Ставши одинокой, я живу с тобой? – Таким образом, благодаря своему заключению, я жертвую собой для супруга и в то же время сохраняю себя для друга, и я обязана своим палачам тем, что примирила долг с любовью; не жалей же меня! Другие удивляются моему мужеству, но они не знают моих радостей; ты же, который должен их чувствовать, сохрани им всю прелесть постоянством своего мужества!
Милая госпожа Гуссар! Как я была удивлена, увидевши ее кроткое лицо, почувствовавши, как она сжимает меня в своих объятьях и орошает своими слезами, увидевши, как она вынимает из-под корсета два письма от тебя! Но я никак не могла их прочесть в ее присутствии и была настолько неблагодарна, что находила ее визит слишком долгим; она хотела взять с собой несколько слов, написанных моей рукой, но мне было не менее трудно писать тебе у нее на глазах, и я почти сердилась на ее услужливое усердие.
Друг мой, в твоем письме от 15-го числа я почувствовала тот мужественный тон, по которому узнала душу гордую и свободную, занятую великими планами, не склоняющуюся перед судьбой, способную к самым смелым решениям, к самым упорным усилиям; я вновь нашла в них своего друга, я вновь ощутила все те чувства, которые призывают меня к нему. Но письмо от 17-го было очень печально! Какими мрачными мыслями оно кончается! Эх! Как будто дело идет о том, чтобы знать, будет ли какая-то женщина жить после тебя или нет! Вопрос не об этом, а о том. чтобы сохранить твое существование и сделать его полезным для нашего отечества, а остальное придет после!
Здесь меня посещает один человек, который был назначен Р-ом, чтобы обходить тюрьмы, узнавать. что там делается, высматривать злоупотребления, принимать жалобы и обо всем доносить министру внутренних дел. Р. создал эту должность, а я нашла человека, который смог бы ее исполнять; это бывший адвокат, несчастиями которого меня заинтересовали и честное сердце которого, изощренное страданиями, было в высшей степени подходящим для этих трогательных обязанностей.****Я уже забыла думать о нем. Невозможно представить себе, каким расстроенным он явился ко мне: мне было очень приятно его видеть. Так как его должность дает ему некоторые права и своего рода власть, то он воспользовался ими для воздействия на привратника, и это вместе с порядочностью самого привратника, явилось противовесом тираническим распоряжением Коммуны относительно меня. Я сообщила его имя госпоже Г.*****, чтобы один из твоих друзей, о котором она мне говорила. мог получить от него приказ привратнику пропустить его.
Г. говорила мне также, что Барбару писал мне; но я ничего не получила; по-видимому, мои письма достались этой бедной госпоже Ролан из Консьержери, если только они не перехвачены и не представлены в Революционный Трибунал, который судил эту молодую и несчастную женщину. Как эти плуты будут оправдывать этими письмами поднятый ими шум о ваших воображаемых сношениях с Вандеей! Гнусность, которую они ежедневно твердят народу этого печального города.
Я посылаю Горза несколько печатных произведений, которые меня касаются; я не желаю, чтобы ты читал Дюшена - ты стал бы ругаться, - а еще хуже было бы, если бы ты слышал разносчиков, которые дают от себя замечательные прибавления к тексту.
Секция хороша; она не захотела идти вместе с другими 2 июня; граждане высказывались за сохранение своего имущества, хотя бы ценой тюрьмы. Вокруг Аббатства собралось десять тысяч человек вооруженных. Военной силой командовал некто Жансон, о котором говорят, что он тщательно осведомлялся, правда ли, что это действительно меня перевели.
О, если бы эти подробности могли принести некоторое утешение твоему сердцу!
Мы ведь не можем перестать быть взаимно достойными тех чувств, которые мы друг другу внушили; при таких же условиях нельзя быть несчастным.
Прощай мой друг, мой любимый, прощай!
*Шолэ?
** Эвре
***Ролан
****Это Гронпрэ, о котором автор говорит в «Воспоминаниях».
*****Госпожа Гусар.
Источник: Ролан М. Ж. ла Платьер. Личные воспоминания.- Рыбинск: Рыбинский дом печати. - С. 321-327.

@темы: источники

---

[tes3m]

"переводы этих названий чуть ли не в точности соответствуют названиям месяцев французского революционного календаря"

Толкин в приложениях к "Властелину колец" пишет о календаре: «Те, кто говорил на Западном Языке, пользовались обычно для месяцев квенийскими названиями, игравшими примерно ту же роль, что наши латинские, ныне общепринятые во многих странах мира. Вот эти названия: Нарвиниэ, Ненимэ, Сулимэ, Вирессэ, Лотессэ, Нариэ, Кермиэ, Уримэ, Иаванниэ, Наркалиэ, Хисимэ, Рингарэ. Синдаринские названия (бывшие в ходу только у дунаданов) звучали так: Нарваин, Нинуи, Гваэрон, Гвирит, Лотрон, Норуи, Кервет, Уруи, Иваннет, Нарбелет, Хитуи, Гиритрон[833]».
Примечание В. Каррика и М. Каменкович: «833 Авторы В.Э. [ «Введение в эльфийский» Джима Аллана (Allan J. An Introduction to Elvish. London, 1978) – сборник статей, посвященных изобретенным Толкином языкам] отмечают, что переводы этих названий чуть ли не в точности соответствуют названиям месяцев французского революционного календаря (что, при нелюбви Толкина к Франции и всему французскому, включая кухню, труднообъяснимо). Нарваин переводится как «новое солнце». Синдаринские названия представляют собой по значению точный эквивалент квенийских. Нинуи — «влажный». Гваэрон — «ветреный». Гвирит — этимология темна. Возможно, от «сеять». Лотрон — «цветущий». Норуи — «солнечный». Кервет — «срезание (урожай)». Уруи — «горячий». Иваннет — «дающий фрукты». Нарбелет — «увядание солнца». Хитуи — «туманный». Гиритрон — «холодное время»».
flibusta.net/b/193201/read#r833

@темы: литература

---

[тереза-с-севера]

Общество в котором, в конце концов, Робеспьер казалось был больше всего как у себя дома, было не формальное академическое, а эстетическое общество любителей роз. Клуб Розати был основан за несколько лет до его возвращения в Аррас. Его члены встречались каждого 21 июня в саду в Бланзи, у берега реки Скарп и аббатства Авен. Сидя в зеленой беседке из бирючины, украшенной бюстами Шапеля, Шалье и Лафонтена, они ели и пили, и экспромтом сочиняли стихи на вечные темы жизни и любви. Аррас, хоть и был маленьким городом, имел определенную репутацию в литературе и искусстве, и не было недостатка кандидатов в члены такого элегантного сообщества.
Из первых девяти членов, Легей, "Сильва" Шарамон (они предпочитали прозвища), Кенье, Депрец, и Лангле были юристами; Карре был кавалером ордена Святого Людовика, Бергейн - рисовальщик цветов, "Берт" Эрбе был викарием в Сен-Обере и Жинье хирургом в военном госпитале. Позднейшие члены включают в себя Карно (также академика) и Шамморена, офицеров Инженерии (?), Дюбуа де Фоссе, Фосе де Рюзе, и Ледюк (отец) , юристы, Пьер Ко - музыкант и маркиз де Вогренан - комендант городского гарнизона.
Вступление Робеспьера проходило согласно привычным обрядам. Он был приглашен в беседку, трижды вдохнул аромат розы, и прикрепил ее к своему жилету; выпил церемониальный бокал с вином и розовой водой. был заключен в объятья одним из членов и приветствован речью и стихами. Обращение Леге описывало его, как человека" с первых шагов его правовой карьеры, приковал к себе взгляды своих соотечественников. Мы восхищаемся возвышенными талантами", - продолжал он, особенно когда. как у вас. сэр, они всегда посвящены в конце к пользе и мы следили с высочайшим интересом за их развитием". Оратор добавил, неосознанно подтверждая свидетельство Шарлотты, что Робеспьер также имел социальную квалификацию для принятия в клуб, -"дар делать остроумные замечания и сводить разговор к прекрасному стиху; склонность к смеху... одним словом decipere in loco (безумствует там, где это уместно??). Шарамон затем выступил с импровизированной песней, которая не говорит нам ни о чем, кроме того, что Робеспьер разбавил свое вино, и что в Розати не все были поэтами. Следующим выступил Эрбе с более претенциозным выступлением, метрическим актом (?) вступления, которое заслуживает перевода за то, что сообщает нам о Робеспьере и Розати.
Whereas there lives the lawer, man of many parts;
Whereas the case is proven, he has a pretty wit;
In epigram and irony, and all without offence;
Whereas he likes, (who doubts it - Вайда, например,) to sing and laugh and drink
And some times, in his leisure, walks in the sacred vale,
Effortlessly ascenging the peak of Helicon;
We, therefore, Rose-lovers, the only of our kind,
We devotees of pleasure, who laugh our worries down;
And, in our happy circle, and round our pleasant board,
Bring back the golden ages when poets joked in verse;
To all whom it concerneth - French, English, and the rest-
Born North and South th' Equator - Be it known that we this day,
In this our solemn council, and emptying each in turn
His cup, or glass, or beaker, hereby elect nem. con.
Maximilien de Robespierre into our brotherhood.
And when a certain month come, a certain day and hour,
He must forsake his mansion, be present in our board,
And there to willing audience must sing a pretty song;
So now, as then, we'll cheer him: - Bravo! Hip, Hip, Hurrah!
Ответ Робеспьера на это требование был не песней, поскольку он не мог петь не фальшивя, а речь , которая стала бессознательным пародированием на его серию эссе, написанных ради приза, озаглавленная Похвальное слово Розе. Он показывает Максимилиана, как молодого эстета; любителя роз в литературе. полумистических, а не садовых. Его розы: "с пиршеств Анакреона, с ужинов Горация, Августа и Мецената". Он настаивает на родстве с героями и мудрецами Греции и Рима.
Затем он продолжает, чтобы описать образ Венеры, снизошедшей до него и его товарищей, которых богиня назначила краеугольными камнями "возвышенного строения, основанного на согласии и дружеских отношениях" и научила "доктринам, в которые они поверили" и "обрядам , которые они совершали" и он объясняет, как высшая любовь отучает своих приверженцев от низших стремлений: "теперь мы не чувствуем ничего, кроме отвращения ко всем преходящим удовольствиям этого бренного мира и единственные узы, которые привязывают нас к жизни, это желание исполнить наше великолепное призвание"
Возможно, что эта "вычурная бессмыслица" лежит ближе к настоящей точке зрения Робеспьера, чем некоторые из рассчитанных на приобретение голосов мнений из его более серьезных "Похвальных слов". Во всяком случае, мы можем найти сходство с ней в его пуританстве, его склонности к основанному на догмах обществу, его "религии добродетели" и его платоническом ухаживании за скромной, но серьезной Элеонорой Дюпле.
Был, по меньшей мере, один случай, когда Робеспьер, одетый, как крестьянин, присоединился к сельским танцам зеленеющей деревни."Нельзя не допустить его пригодность к членству в Розати" , - писал Дюбуа де Фосе, - "увидев его принимающим участие в пасторальных пирушках деревни и оживляющего танцы своим присутствием. Зритель ослеплен, сам бог элегантности фамильярно смешивается со смертными и пирует под просторной верхней пастушеской одеждой , проблеск его божественности".

@темы: Робеспьер

---

Олар.

[тереза-с-севера]

О культе Разума (автор неизвестен).
Устанавливаются два рода обрядов:1). обряд празднования десятого дня декад, когда обращаются с призывами к великому Существу, распевают боевые гимны, поучают прихожан, произносят торжественные речи и приносят клятвы на верность Республике; обряд празднования больших торжеств, когда прославляют добродетельных супругов, отцов-усыновителей и матерей семейств.
В последнем случае организуют три шествия: первое шествие состоит из всех служителей культа Разума; они выходят в стройном порядке из очага (в храме Разума на месте главного алтаря) и направляется к алтарю либо прямо, либо совершая обходвокруг собравшегося народа; второе шествие состоит из матерей семейств, которые выступают из очага только к концу общей церемонии, чтобы их новорожденные младенцы не нарушали торжественности празднования своим плачем, и третье -это шествие всех служителей культа, возвращающихся обратно в очаг".
В качестве действующих лиц обряда обозначены:
1. Мудрец. Им должен быть шестидесятилетний старец; он произносит поучения и олицентворяет собою Закон. В частной жизни он -третейский судья.
2. Блюстители. Последние избираются из граждан , достигших пятидесятилетнего возраста.
3. Цензоры, избираемые из добродетельных градан от 25 до 50 лет от роду.
4. Ревнители (от 16 до 25 л.). Они несут черные списки или книгу дурных деяний (в местный трибунал?) и статуи мучеников, во всяком случае - Марата и Ле-Пелетье.
5). Ученики из числа наиболее прилежных школьников от 6 до 16 лет.
Кроме того, должен иметься наставник нравственности (при таком количестве детей он необходим...) и регенты хора или корифеи.

@темы: праздники, культ Разума

---

Томсон. Глава 2.

[тереза-с-севера]

Под влиянием Бюиссара, и другого друга, Дюбуа де Фоссе, Робеспьер был избран не позднее двух лет после его возвращения в родной город, членом королевском Академии художественной литературы, где "тридцать лучших умов" города и дистрикта встречались, иногда среди публичных аплодисментов, чтобы зачитывать бумаги и поддерживать дискуссии о вопросах литературного, правового и научного интереса. Его вступительная речь(1784) была аттакой на традицию по которой семья преступника страдала за его преступления, он позже переработал ее в призовое эссе для конкурса в Метце. Как Директор Академии, в 1786 г. он произнес другую речь о законе о бастардах и произнес приветственную речь мадемуазель Кералио, в которой он отстаивал идеи, что женский вклад в академическую дискуссию, естественное дополнение к мужскому (засвидетельственная эпохой рыцарства), побуждает мужчин к большим усилиям и, в кратце, что Академия должна быть с совместным обучением лиц обоего пола. В 1786 г. он зачел речь о Криминальном праве и. в январе 1789 г. говорил на специальном собрании в честь нового губернатора, герцога Гюине. Его последнее посещение состоялось в феврале 1789 г.

@темы: Робеспьер, литература

---

Лион Фейхтвангер.

[тереза-с-севера]

lib.ru/INPROZ/FEJHTWANGER/russo.txt
Был еще один человек среди товарищей Мартина по партии, к которому
Мартин с первого дня питал глубокое уважение: самый молодой из депутатов -
Антуан де Сен-Жюст, высокий и очень стройный юноша, едва достигший
двадцати пяти лет. Одевался он с необычайной тщательностью и изяществом.
Высокий воротничок был повязан несколько даже щеголеватым по ткани и
расцветке бантом. Овальное лицо отличалось девической нежностью кожи; над
греческим носом светились большие серо-голубые глаза с высокими дугами
густых бровей. Темно-русые волосы, слегка начесанные на лоб, длинной
волной ниспадали на плечи. Манеры у Сен-Жюста были спокойные и изысканные,
движения - размеренные до чопорности; но в огромных глазах горел буйный
внутренний огонь, укрощенный внешней дисциплинированностью и несокрушимой
рассудочностью.
Сен-Жюст не пропускал ни Одного заседания Конвента, но он никогда не
брал слова. Тем не менее он обращал на себя всеобщее внимание. Это
объяснялось не столько его из ряда вон выходящей внешностью, сколько
дружбой с Робеспьером; часто они вместе приходили в Конвент, часто вместе
покидали зал заседаний.
Мартину стоило большого усилия воли решиться заговорить с Сен-Жюстом.
Он заговорил. Сен-Жюст спокойно и до неприличия пристально разглядывал
суровое, умное лицо грубоватого, коренастого Мартина. И только затем
ответил, вежливо, деловито, обстоятельно. Мартин просиял: Сен-Жюст не
отверг его.
Молодые депутаты Сен-Жюст и Катру побывали друг у друга. Переехав в
Париж, Мартин снял квартиру в каком-то безобразном доме на одной из
безобразных окраин города. Элегантный Сен-Жюст поднялся по истертым,
выщербленным ступеням в квартиру, забитую безвкусной мебелью, и Мартин
почувствовал себя польщенным, как никогда в жизни.
Конвент упразднил монархию, но большинство умеренных медлило с решением
личной судьбы короля. А народ все громче требовал, чтобы рассчитались
наконец с Людовиком Кадетом - его называли теперь по имени его династии, -
с тираном, с изменником.
У Робеспьера не было сомнений в том, что Людовик должен умереть.
Правда, казнь тирана вызовет новый военный натиск королей Европы, а
малодушные в Конвенте и в народе поднимут неистовый вой. Но подобные
доводы против казни бессильны перед доводами за нее, начертанными в книгах
Жан-Жака. Людовик должен умереть, только тогда Жаны и Жаки займут его
место, а что так будет - в этом Максимилиан поклялся учителю.
С присущей ему логичностью он перечислил Сен-Жюсту свои соображения.
Тот на лету схватывал каждое слово Максимилиана, они обменивались мнениями
тихо, сдержанно, в полном согласии, исходившем от полного единомыслия. Эти
серьезные люди, один молодой, а другой еще моложе, улыбались от сознания
того, как глубоко они понимают друг друга.
Они поехали в Эрменонвиль, на могилу учителя, почерпнуть силы для
предстоящей борьбы во имя его.
Медленно, в молчании шли они по садам. Была осень; статуи и храмы зябли
в голом парке под свинцовым небом. Максимилиан вспоминал, как он бродил по
этим дорожкам с Жан-Жаком в один из последних дней его жизни, как Жан-Жак
рассказывал ему о ботанике, об этой приятнейшей из наук, а потом горько
сетовал на людей, которые его не понимают и ненавидят за любовь к ним. И
только теперь Максимилиан по-настоящему понял учителя. Кто подлинно любит
людей, тот навлекает на себя их ненависть, ибо ему приходится совершать
поступки, оправдываемые только этой любовью; без нее они были бы
немыслимыми преступлениями.
Друзья подошли к озеру. На маленьком острове под высокими, стройными
оголенными тополями трогательно, вызывая чувство благоговения, белело
надгробье.
Сен-Жюст опустился на скамью под ивой, а друг его один, отвязав лодку,
поплыл на остров. Запахнув оливкового цвета плащ, обнажив голову,
Максимилиан, прямой и стройный, стоял перед одиноким, серовато-белым
алтарем, резко выделявшимся среди голых деревьев острова на фоне осеннего
неба. Под холодным, сырым ветром неподвижно стояла тонкая фигура
Робеспьера, на плечи которого провиденье взвалило бремя заветов Жан-Жака.
Тщательно причесанный, он обратил бледное сухощавое лицо к камню, под
которым лежал учитель.
Он стоял, всецело владея собой, но до глубины души потрясенный величием
своей миссии: уничтожить Людовика во имя торжества Жан-Жака. Слова
высочайшей суровости, сказанные Жан-Жаком в одной из его книг, пришли ему
на память: "В славные времена Римской республики ни сенату, ни консулам,
ни народу в голову не приходило творить милосердие". И еще одна мысль
Жан-Жака вспомнилась ему: "Кто нарушает общественный договор, тот ставит
себя вне государства; он враг обществу, и его нужно уничтожить".
Именно кротость и привела Жан-Жака к суровости; логика человечности
сделала его сильным и неумолимым. И эта твердость, рожденная
человеколюбием, продолжает жить в нем, Максимилиане. Да, он поступит в
духе кроткого учителя, если, свергнув тысячелетний трон французской
монархии, низвергнет в ту же пропасть и того, кто сидел на нем последним.
Когда они шли назад по дорожкам Эрменонвильского парка, он поделился с
Сен-Жюстом своими мыслями. Человеколюбие Жан-Жака, сказал он, было не
слепой чувствительностью, а избирательной мудростью. Для отдельного
человека и его личных забот Жан-Жак обладал мягкостью своего "Савойского
викария", а для государства и его граждан - суровостью "Общественного
договора". Он не боялся в одном случае утверждать то, что в другом
отрицал. В этой высокой односторонности заключалось его величие. Некоторые
философы и депутаты, из наших умеренных, из жирондистов, эти гибкие,
невероятно образованные, обладающие тонким вкусом люди чересчур много
видят одновременно; их гибкость делает их слабыми. Кто хочет идти вперед,
должен смотреть только прямо перед собой. Избыток философии ослабляет
волю. Республика нуждается в людях, сильных своей односторонностью.
Позднее, уже по дороге в Париж, и Сен-Жюст рассказал другу, о чем он
думал, сидя на скамье под ивой. Не странно ли, что драгоценные останки
духовного отца Республики покоятся здесь, в этом пустынном парке, под
охраной какого-то нелепого "бывшего", делающего вид, будто бы они являются
его собственностью. Разве то, что тело Вольтера покоится в Пантеоне, а
тело Жан-Жака погребено в парке мосье де Жирардена, закрытом для народа,
не противоречит здравому смыслу и достоинству Республики?
Антуан Сен-Жюст прав, подумал Робеспьер, Жан-Жак имеет право на
Пантеон, Париж и народ имеют право на останки Жан-Жака. Но в памяти
Максимилиана Робеспьера глубоко запечатлелась картина, как он, тогда на
пятнадцать лет - ах, не на пятнадцать, на тысячу лет моложе! - гулял с
учителем по Эрменонвилю. Воспоминание о Жан-Жаке навсегда связано у него с
этими садами; он мог представить себе учителя только среди этих деревьев и
холмов, у небольшого озера.
- Вы правы, Антуан, - сказал он. - Но я знаю из собственных, столь
дорогих для меня уст Жан-Жака, как нравились ему Эрменонвильские сады.
Парижу излишне напоминать о нем; это делают победы тех армий, которые
родились из его книг и из его идей. Пусть тело его покоится под его
любимыми деревьями - jaceat, ubi jacet [пусть покоится там, где покоится
(лат.)].
Сен-Жюст не обиделся на то, что его предложение было отвергнуто. Но
другу было неприятно, что пришлось ответить отказом Сен-Жюсту, и ему
захотелось показать, как сильно он его любит и уважает.
- Я предложу, чтобы от нашей партии во время прений в Конвенте о суде
над королем выступили вы, Антуан, - сказал он.
Бледное лицо всегда сдержанного Сен-Жюста вспыхнуло. Вся страна ждала,
что большинству в Конвенте ответит Робеспьер, который потребует суда.
Какое доказательство высокого доверия со стороны Максимилиана это
предложение! Была ли хоть у одного оратора когда-либо за всю историю
человечества более великая тема, чем требование революционной Франции
уничтожить деспота и изменника? Жгучий патриотизм и жгучее честолюбие
молодого человека слились в единое пламя. Понадобилось много
самодисциплины и воли, чтобы столько времени молча сидеть в Конвенте и
только слушать, - и вот теперь его изумительный друг награждал его за
терпение.
- Если вам это угодно, Максимилиан, я выступлю, - сказал он и, выдержав паузу, прибавил: - Благодарю вас, Максимилиан.

---

Фейхтвангер.Мудрость чудака, или Смерть и преображение Жан-Жака Руссо

[тереза-с-севера]

Но как сильно молодежь привязана к нему, несмотря на его преклонные
лета, Жан-Жаку пришлось именно теперь лишний раз убедиться.
В один из этих светлых летних дней, когда он шел вдоль озера, собирая
растения, и нагнулся над каким-то цветком, к нему подошел незнакомый
юноша.
- Разрешите помочь вам? Можно мне понести ваши книги? - спросил он.
Жан-Жак, слегка озадаченный, ответил вопросом:
- Кто вы? Что вам угодно?
- Я студент, - ответил молодой человек, - изучаю право, и теперь, когда
я встретил вас, мне больше в Эрменонвиле ничего не нужно, все мои мечты
сбылись.
Жан-Жак сказал с незлобивой насмешкой:
- Так молод и уже такой льстец.
Незнакомец, покраснев до ушей, защищался:
- Я, мосье Жан-Жак, шел пешком десять часов не для того, чтобы говорить
вам комплименты, а ради счастья увидеть вас.
Жан-Жак, улыбаясь, ответил с легкой иронией.
- Десять часов пешком - этим вы меня не удивите, мосье. Я старый
человек, но меня не пугают гораздо более длительные пешие переходы.
Он почти вплотную подошел к юноше и стал разглядывать его своими
близорукими глазами. Незнакомец был очень молод; широкий, упрямый лоб,
волосы, начесанные на лоб, горящие глаза, благоговейно устремленные на
Жан-Жака.
- Вы производите впечатление искреннего человека, мосье, - сказал
наконец он. - Не взыщите, что я вас так неприветливо встретил, но мне
приходится ограждать себя от досужих бездельников. Париж вторгается в мой
покой, лишь бы поглазеть на меня, Париж докучает мне. Он не желает
даровать мне мирной старости.
- Позвольте мне заверить вас, - почтительно ответил юноша, - что нас,
молодежь Франции, влечет к вам отнюдь не досужее любопытство. Мы любим вас
и безмерно восхищаемся вами. Чтобы строить жизнь, нам нужен ваш совет,
нужны ваши идеи.
- Хорошо, - сказал Жан-Жак, - если вам угодно, погуляем вместе по этим
садам и поболтаем. Боюсь, однако, что о политике вы услышите совсем
немного. Я охотнее поговорю с вами о деревьях и цветах. Вы увидите, друг
мой, что ботаника приятнейшая из наук.
Юноша сопровождал его, он не задавал вопросов, внимательно слушал.
Под конец, чувствуя, что рядом с ним друг, Жан-Жак заговорил о том, что
его постоянно угнетало: как его не понимают, как все, что он пишет,
толкуют превратно, убивая самый смысл и силу воздействия его творений,
какую безнадежную борьбу ведет он в одиночку против всеобщей
бесчувственности.
Молодой человек с жаром возражал.
- Вы не оказываете воздействия? - воскликнул он. - Но вы же нам близки.
Народ вас любит. Все остальные - Дидро, и Рейналь, и прочие
высокоинтеллектуальные писатели, даже великий Вольтер, пишут для
избранных. Эти господа не понимают народ, и народ их не понимает. Ваш
язык, учитель, понятен всем. "Человек рожден свободным, а между тем он
везде в оковах", - это понятно всем. "Свобода, равенство и братство", -
это понятно всем. Тех, других, наша страна церемонно величает мосье
Вольтер или мосье Дидро. А вы, учитель, вы для Франции, для всего мира -
Жан-Жак. Никому другому не оказывается такая честь. Вас называют только по
имени, как короля. - Он прервал себя. - Какое бессмысленное сравнение.
Простите меня. Ведь я знаю, что вы думаете о королях, я навсегда это
запомнил... - И он процитировал. - "Нет сомненья, что народы сажали
королей на троны для того, чтобы короли защищали свободу, а не уничтожали
ее". Клянусь вам: мы, молодежь Франции, позаботимся о том, чтобы ваши
слова превратились в нечто зримое, в дела. Вы указали нам путь. Мы этим
путем пойдем. Мы, Жаны и Жаки, заменим Людовика Жан-Жаком.
Жан-Жак слушал, улыбаясь.
- Перед деревьями Эрменонвиля вы можете безнаказанно произносить такие
речи, - сказал он. - Но в Париже пусть этого никто не слышит. Иначе, мой
молодой друг, век ваш так укоротят, что вам не придется претворять в жизнь
свои мечтания.
Юный студент пылкостью чувств напомнил ему Фернана. Он лукаво сказал:
- Если вы хотите доставить мне удовольствие, соберите немного
мокричника для моих канареек.
Но когда незнакомец, прощаясь, спросил, можно ли прийти еще раз,
Жан-Жак заставил себя отказать ему в этой просьбе.
- Боюсь, друг мой, что я к вам привыкну, - сказал он. - Я не могу
позволить себе заключать новую дружбу: новое разочарование мне теперь не
под силу.
Юноша почтительно поклонился и ушел.
Вернувшись в Париж, студент - ему было девятнадцать лет, он был родом
из города Арраса и звался Максимилиан Робеспьер - записал в свой дневник:
"Я видел Жан-Жака, женевского гражданина, величайшего из людей нашего
времени. Я все еще полон гордости и ликования: он назвал меня своим
другом!
Благородный муж, ты научил меня понимать величие природы и вечные
принципы общественного порядка.
Но в твоих прекрасных чертах я увидел скорбные складки - следы
несправедливости, на которую тебя обрекли люди. На твоем примере я воочию
убедился, как люди вознаграждают стремление к правде.
И все же я пойду по твоим стопам.
Старое здание рушится. Верные твоему учению, мы возьмем в руки лом,
разрушим старое до основания и соберем камни, чтобы построить новое
здание, чудесное, какого мир еще не знал. Быть может, мне и моим
соратникам придется расплатиться за наше дело глубочайшими несчастьями или
даже преждевременной смертью. Меня это не пугает. Ты назвал меня своим
другом: я покажу, что достоин им быть"

@темы: Робеспьер, литература

---

Бальзак. Об Екатерине Медичи.

[тереза-с-севера]

Единственный человек, чья жизнь может дать современникам ключ к жизни Кальвина, это Робеспьер. Утверждая свою власть на тех же основаниях, швейцарец был столь же беспощадным, столь же непримиримым, как и адвокат из Арраса. Странное дело! Оба эти ярые реформаторы вышли из Пикардии, из ее городов Арраса и Нуайона....
...Дикая религиознаная непримиримость Кальвина в моральном отношении была более твердой, более безжалостной, чем политическая нетерпимость Робеспьера. На арене более обширной, чем Женева, Кальвин пролил бы больше крови, чем страшный апостол политического равенства, уподобленного равенству католическому...
....Питт, Лютер, Кальвин, Робеспьер - все эти гарпагоны владычества умирали без гроша в кармане.

@темы: Робеспьер, литература