Не могу сказать, что мне очень нравится этот текст, но он написан с уважением к тем, кого автор рассматривает. Кроме того, никаких серьезных психических отклонений автор им не приписывает.
МИРАБО, МАРАТ, РОБЕСПЬЕР, КУТОН
читать дальше
Период феодализма закончился.
В двери стучалась новая эпоха, новый социальный строй. Каким будет его
истинное содержание -- по законам социального развития им могла быть
единственно власть буржуазии, хотя и она явно не была самой дальновидной
среди современников.
Новая эпоха представлялась им как время торжества разума и свободы, как
лучшее, более справедливое и гармоничное социальное устройство, основанное
на "естественных правах человека".
Что принесет будущее!
Этого никто пока не знал, но многие чувствовали, что близятся великие
перемены, распад всей социально-политической системы, а все, что должно было
наступить потом, представлялось прекрасным.
А. 3. МАНФРЕД.
Либертэ, эгалитэ, фратэрнитэ -- свобода, равенство, братство... Кого
этот славный лозунг Великой французской буржуазной революции не волнует и
сегодня, хотя с той поры минуло уже двести лет? Конечно, он не был
осуществлен вполне, что понятно -- ведь это был идеал...
Как бы то ни было, стремление к идеалу принадлежит к вершинам
человеческих усилий, и, в конце концов, только оно ведет действительно
вверх, вперед, к лучшему будущему, к прогрессу.
Первые шаги на этом пути не были легкими. Об их объективном толковании
историки ведут споры по сей день. Одни ставят ему в вину реки крови -- но
ничто не дается даром, и куда больше крови в прошлом часто проливалось за
псевдоидеалы. Другие упрекают революцию в том, чего она достигла, третьи --
в том, что она не достигла того или иного. Постоянно ведутся споры о ее
подлинном содержании: была ли она лишь либерально-демократической или в ней
уже имели место и элементы революционно-социальные?
Ясно одно. Великая французская буржуазная революция продвинулась в
некоторых отношениях дальше, чем предполагали ее организаторы и участники.
Первоначально максимальной целью им представлялась конституционная монархия,
наподобие английской. Однако ситуация резко изменилась, как только на сцену
вышли народные массы, придавшие делу революционный пафос и коллективизм, а в
последующих фазах, с крушением Бастилии, походом на Версаль и взятием
Тюильри, принудившие так называемое "третье сословие" к совместному выходу
на подлинно революционный путь, хотя и вопреки воле некоторых
представителей.
Вместе с тем, основной тон этой революции был резко антифеодальным, что
и делало ее типично французской. Это имело свои причины: Франция в период
правления последних Бурбонов стала самой классической абсолютной монархией.
Французское королевство, по меркам абсолютизма восемнадцатого столетия, было
наиболее абсолютным, а французская аристократия наиболее аристократической:
она обладала наибольшими богатствами, наиболее абсолютным, а французская
аристократия наиболее к не аристократам.
Отношения феодальной собственности, особенно в землевладении, были
главным препятствием, мешавшим переходу на более прогрессивный,
капиталистический способ производства в земледелии, а также в развитии
мануфактуры и промышленном производстве в целом. Следует признать, что
торговая и промышленная верхушка "третьего сословия" во второй половине
восемнадцатого века начинает подниматься в финансовом отношении, но масштабы
этого процесса сдерживала зависимость большинства крестьян от
арендаторов-феодалов, что, в свою очередь, делало невозможным создание
широкого рынка свободной рабочей силы.
О каких-либо гражданских правах не могло быть и речи. Вся власть была
сосредоточена в руках короля и его двора, а в тюрьмах не было недостатка.
Особенностью тогдашней "юстиции", а по сути проявлением неслыханного
произвола, служили так называемые lettres de cachet (приказы в запечатанных
конвертах). Это были своеобразные ордера на арест, заранее подписанные
королем и с его печатью. Министру, королеве или даже фаворитке короля
достаточно было вписать в "документ" чье-либо имя, и человека без суда
отправляли на любой срок в тюрьму или в изгнание.
Феодальная аристократия не имела прямой политической власти и в
большинстве своем была преобразована в придворную знать, однако лишь она
располагала доступом к высшим постам (дворянство мантии) и воинским званиям
(дворянство шпаги). То же можно сказать и о духовенстве: высшие ступени
занимали исключительно аристократы, тогда как на низших находились
представители непривилегированного "третьего сословия", включающего в себя
буржуазию, крестьянство и городские плебейские слои.
Но, с другой стороны, то же восемнадцатое столетие представляет собой
Золотой век французской литературы. Этот период, называемый в
литературоведении классицизмом, заменил в итоге до того времени (гуманизм и
Ренессанс) универсальную латынь почти столь же универсальным французским.
Французский становится европейским литературным языком, по меньшей мере,
вторым родным языком просвещенных людей особенно в западной Европе.
Гегемония французской литературы в тогдашнем контексте мировой литературы
бесспорна.
Назовем хотя бы вкратце имена, которыми французская литература могла
тогда гордиться. В жанре драмы это был, например, Бомарше, автор
"Севильского цирюльника" и "Свадьбы Фигаро". Крупным лирическим поэтом этой
эпохи является Шенье, автор прекрасных элегий, которого многие историки
литературы считают прямым предшественником романтизма.
Однако наибольшую славу литературной Франции восемнадцатого столетия
приносит славная плеяда ее мыслителей и философов, настроенных резко
антиабсолютистски. К их числу принадлежит Монтескье, в своем сочинении "О
духе законов" не скрывавший восхищения английским парламентаризмом, как и
Вольтер в "Философских письмах", восхваляющий английские свободы вообще и
резко высказывающийся против угнетения в любой форме. Понятно, что власти
реагировали на это с раздражением. Нельзя не упомянуть и об энциклопедистах
во главе с Дидро (Д'Аламбер, Кондорсе), создавших семнадцати томную
"Энциклопедию, или Толковый словарь наук, искусств и ремесел", первое
издание такого рода в мире. Они же провозглашали современные, вольнодумные,
нонконформистские идеи.
По праву принадлежит к ним и Руссо. Литературная история обычно
представляет его нам как идеологического предтечу романтизма. Но этот
свободомыслящий женевец был выдающимся политическим мыслителем, имевшим
взгляды, более, чем радикальные. Они изложены, прежде всего, в его
сочинениях "Об общественном договоре" и "Рассуждении о начале и основаниях
неравенства...". Частная собственность есть воровство, богатые эксплуататоры
народа, народ имеет право избавиться от тирана, современный социальный строй
следует разрушить -- эти еретические идеи предзнаменовали собой наиболее
революционную фазу Великой французской революции. Сам Руссо до нее не дожил.
Приверженцем идей Руссо был один из вождей революции Робеспьер,
который, будто бы, даже специально посетил Эрменонвилль, чтобы увидеть
кумира собственными глазами. Наиболее "еретические" идеи Руссо Робеспьер
понимал более чем буквально. Под их влиянием он даже ввел в якобинской
Франции культ Etre Supreme , Высшего существа. (Что было ловко использовано
его противниками в самый критический момент).
Не только Руссо, но и Монтескье, Вольтер и энциклопедисты предзнаменуют
революцию, становясь и первыми лучами ее зари. Их влиянию, естественно,
подвержены прежде всего люди высокообразованные, однако опосредованно, так
же, как ранее идеи Просвещения, оно сказывалось и на широких слоях народа.
И все же куда больше они революционизировали невероятно отсталые
Экономические отношения во Франции Людовика XVI.
Финансовое положение в стране было нищенским. Причиной тому было не
только плохое управление хозяйством, но, прежде всего, расточительство
королевского двора в Версале. В соответствии с аморальным высказыванием
"После нас хоть потоп!", приписываемым фаворитке Людовика XV маркизе де
Помпадур, правящая феодальная элита второй половины восемнадцатого века
утопала в неслыханной роскоши. Что стоило дорого. А если учесть и расходы на
весьма разветвленный бюрократический аппарат, армию и церковь, то трудно не
согласиться с тем, что говорили тогда простые французы: "Что слишком, то
слишком". Вся эта роскошь, все эти расходы оплачивались единственно путем
растущей эксплуатации крестьян и увеличения налогов, которые вынуждена была
платить молодая буржуазия. Крестьяне-арендаторы, наряду с денежной рентой,
должны были выплачивать многочисленные натуральные налоги, в частности,
зерном, за пользование дорогами и мостами и, разумеется, за
дворянско-помещичье право. Неудивительно, что то и дело вспыхивают
крестьянские восстания, достигающие апогея в так называемой "мучной" войне
1774-- 1775 гг.
В это время на трон вступает последний из дореволюционных Бурбонов,
Людовик XVI. Ему не было еще и тридцати лет, и в самом начале он вызвал
большие, но напрасные надежды. Став королем, он отказался от принадлежавшей
ему по традиции двадцати четырехмиллионной дани; так же поступила королева
Мария Антуанетта. Однако на фоне общих расходов двора эта "экономия" была
смешной. В распоряжении самого короля, например, было более двух тысяч
лошадей и свыше двухсот карет, а, кроме того, почти полторы тысячи служащих
-- 75 капелланов, исповедников и церковных сторожей, множество врачей,
хирургов и аптекарей... И, наконец, двое дворян с доходом в 20 тысяч ливров,
облаченные в бархатные одежды, со шпагами на боку каждое утро торжественно
выносили ночной горшок короля...
Обнадеживающим казался другой королевский шаг, назначение нового
министра финансов. Им стал А. Р. Ж. Тюрго. Он принадлежал к французским
физиократам, выдвинувшим теорию общественного прогресса на основе буржуазной
собственности и считавшим единственным источником богатства исключительно
землю и земледелие, а единственным оправданным налогообложением -- ренту
землевладельцев. На посту королевского министра Тюрго пытался осуществить
свою экономическую программу с помощью реформ, не затрагивая сути
феодализма. Он предлагал распространить налогообложение на дворянство и
духовенство, владеющих землей, ввел свободную торговлю зерном и отменил
повинность крепостных работать на строительстве и ремонте дорог,
реформировал изжившую себя цеховую систему. Но вскоре ему пришлось уйти.
Разъяренное дворянство и клерикалы вместе с этой отставкой добились и отмены
большинства реформ.
Тюрго на некоторое время заменил Клюни, при котором долги росли с
астрономической скоростью. Он беззаботно наполнял бездонные карманы -- как
свои, так и придворной камарильи ставленником которой был, и, как
утверждают, намеревался разрешить все проблемы государственным банкротством.
Клюни, однако, вскоре умер, и его преемником стал женевский банкир Неккер.
Он избрал единственно возможное средство спасения положения -- экономию.
Прежде всего он попытался ограничить расходы королевы и королевских братьев,
а также разного рода ренты, получаемые дворянами. Но и ему не удалось
устоять против сплоченных действий придворной знати. Заменил его на
министерском посту другой ставленник версальской клики де Флери, и ситуация
вновь изменилась к худшему.
Роскошества королевского двора все сильнее контрастировали с растущей
нищетой французов в целом. Тон тут задавала непопулярная Австриячка, как
называли ее французы, Мария Антуанетта. Слабохарактерный Людовик XVI во всех
отношениях оказался у нее под каблуком. Дочь габсбургской эрцгерцогини (а
формально и чешской королевы) Марии Терезии отличалась особым презрением ко
всем "неблагородным". Весьма примитивными и одновременно опасными были
оценки, которые она давала людям. По сути, тут для нее существовали лишь две
категории. Одни, по ее мнению, заслуживали любезного обхождения, другие
становились ненавистными антиподами, К этой, второй категории был отнесен и
граф Мирабо, с которым она пыталась расправиться с помощью вышеупомянутых
"lettres de cachet". К счастью, королевская власть в этот период была уже не
так сильна. Марии Антуанетте приписывается, в частности, высказывание по
поводу известий о растущем обнищании людей, не способных купить себе даже
хлеба: "Раз у них нет хлеба, пусть едят пироги". За все это, а также за свое
нефранцузское происхождение, она снискала большую ненависть, чем сам король.
Кроме того, и, видимо, не без оснований, ее подозревали в антифранцузских
заговорах и интригах... В конце концов, благодаря ей же Людовик XVI оказался
под гильотиной...
Но вернемся к времени, когда бразды правления французской финансовой
политикой держал в своих руках де Флери. В Версале жилось весело, что с
того, что все ближе надвигалась буря? О ней попросту не думали. "Монархия,
-- говорили во дворце, -- пережила почти тысячелетие, а уж завтрашний день
она как-нибудь переживет".
Как и следовало ожидать, королевская казна вскоре опустела. Были
истрачены деньги, предназначенные для инвалидов и больных, налоги были
собраны на несколько лет вперед. Государственная казна стала
неплатежеспособной. В поисках выхода из создавшегося положения король по
совету приближенных созвал в Версаль представителей дворянства и высшего
духовенства, рассчитывая на их помощь. Но вполне в духе старинного
изречения, по которому на кого боги гневаются, тех делают слепыми,
феодальная элита отказалась жертвовать чем-либо для спасения монархии. Она
не согласилась даже с минимумом -- введением налога на собственные земли.
И тогда нерешительный Людовик XVI решил назначить выборы в так
называемые Генеральные штаты, которые не проводились с 1614 года, то есть
175 лет.
На заседании Генеральных штатов 5 мая 1789 года со вступительной речью
выступил король. Ошибкой было бы думать, что Генеральные штаты во Франции
имели то же значение, что и, например, чешское Сословное собрание до 1620
года, которое могло избирать короля. Во Франции Генеральные штаты созывались
лишь время от времени -- впервые при Филиппе Красивом -- как правило, тогда,
когда надвигалась какая-либо угроза, противостоять которой можно было лишь
сообща.
Генеральные штаты, созванные Людовиком XVI, состояли из представителей
дворянства, духовенства и так называемого "третьего сословия". При этом
первые два, по своему характеру еще полностью феодальные, привилегированные
сословия во многом напоминали древнеримского бога Януса: у них были два
лика, но общая голова. Различия были чисто внешние; в духовном сословии
преобладали представители клерикальной элиты, происходившие опять же из
дворян.
И дворяне, и духовенство поначалу считали "третье сословие" скорее
формальным участником заседания, которому сказать нечего и которое на нем
будет лишь присутствовать.
Это было серьезной ошибкой.
Дело в том, что в "третье сословие" входили уже не только представители
королевских городов, как это было прежде. К нему принадлежали влиятельная
финансовая и торговая буржуазия, гражданская (недворянская) бюрократия,
мелкие предприниматели, зажиточные арендаторы земли. Их поддерживали и
некоторые члены первого и второго сословий: часть низшего дворянства,
интересы которого также были затронуты тогдашним кризисом французской
экономики, и низшее духовенство, социальное положение которого по сравнению
с клерикальной элитой было плачевным. И, наконец, сюда же входили крестьяне,
ремесленники и весь социальный спектр, который мы называем народом. Тогда он
состоял из ремесленных товариществ, поденщиков, рабочих мануфактур, портовых
грузчиков и городской бедноты.
В отличие от двух первых, "третье сословие" не было единым, интересы
отдельных его групп во многом расходились, что проявилось особенно на
последних этапах революции. Но с самого начала было ясно, что вследствие
лишений периода правления двух последних Бурбонов оно значительно окрепло.
Выход его на политическую сцену был уверенным, а вскоре оказалось, что оно
располагает также способными ораторами и вождями. Один из них, депутат
Сьейес, например, прославился высказыванием: "Великие кажутся нам великими
лишь потому, что мы стоим на коленях. Давайте поднимемся!" Коса нашла на
камень почти мгновенно: стало ясно, что противоречия между "третьим
сословием", с одной стороны, и королем и остальными сословиями, с другой,
неразрешимы. Разрешить их могла только ломка феодального строя.
Драма Великой Французской революции началась. Уже в ходе следующего
месяца представители "третьего сословия" объявили себя Национальным
(конституционным) собранием, в когда по королевскому приказу для них была
закрыта Палата, они собрались в версальском игровом зале и поклялись, что не
разойдутся, пока Франции не будет дана конституция. Клятва эта позднее была
ими исполнена.
Накануне 14 июля 1789 года по Парижу пронеслась весть о том, что к
городу стягиваются войска, намеревающиеся подавить революцию в зародыше.
Парижане ответили на это штурмом Бастилии, знаменитой тюрьмы, своего рода
символа угнетения и произвола со стороны королевского режима. Крепость была
взята, ее начальник убит, а заключенные освобождены. 14 июля по сей день
отмечается как французский национальный праздник. События развиваются
стремительно.
Новые слухи о кознях короля против революции привели 5 октября к тому,
что парижские женщины ворвались в Версаль, захватили семью короля и
интернировали ее в королевском дворце в Тюильри.
Многие аристократы отправляются в эмиграцию. В июне 1791 года это
пытается сделать и королевская семья, но невдалеке от границы Людовик XVI
опознан и задержан. Условия содержания королевской семьи в Тюильри
ужесточены.
Национальное собрание выработало конституцию и разошлось. Осенью 1791
года вместо него было избрано Законодательное собрание. Роялистов в нем уже
нет. Справа -- минималисты, сторонники конституционной монархии, центр
составляют либеральные республиканцы, так называемые "жирондисты", а левую
радикальную демократию возглавляют Марат и Робеспьер из клуба якобинцев.
(Революционный демократический клуб якобинцев, распущенный в 1794 году,
собирался в монастыре св. Якоба). Пока бал правят жирондисты.
В начале 1792 года начинается война между революционной Францией и
вторгшимися на ее территорию европейскими монархическими государствами --
Габсбургским, Пруссией и Швецией.
Позднее к этой коалиции присоединяется и Англия. Одновременно
вспыхивает восстание роялистски настроенных католиков в Бретани и Вандее.
Как ни удивительно, спешно созданная народная армия Франции не только
выстояла, но даже перешла в наступление на Германию.
В августе того же года толпы парижан ворвались в Тюильри. На сей раз
королевская семья была уже фактически посажена под арест, король в Темпл,
остальные в Консержери. Законодательное собрание было распущено и заменено
Национальным конвентом, который должен был стать постоянным законодательным
корпусом. Впервые он собрался 21 сентября 1792 года. На этом заседании было
ликвидировано королевство и провозглашена Французская Республика.
Ситуация драматически революционизируется.
К власти приходит радикальная мелкая буржуазия; она ослабляет позиции
жирондистов, пытавшихся этот процесс остановить, и устанавливает якобинскую
диктатуру. Огромный авторитет в Конвенте обретает Дантон. Влиятельной силой
становятся санкюлоты (называвшиеся так потому, что они не носили обычные для
периода рококо короткие штаны), на которых более всего опираются главные
представители революционно-демократической диктатуры.
Наряду с Национальным конвентом в апреле 1792 года возникает Комитет
общественного спасения, возглавляемый Робеспьером. Начинаются казни. С
помощью только что изобретенной гильотины в январе казнен последний
дореволюционный Бурбон на французском троне; та же участь постигла королеву
и почти всех аристократов, которым не удалось бежать за границу. Затем
приходит черед жирондистов, представителей торговой и промышленной
буржуазии. При этом падают головы не только врагов революции. Революционный
трибунал выносит смертные приговоры и представителям крайне левых. 10 июня
1794 года Национальный конвент принимает предложение Кутона (близкого
соратника Робеспьера) об упрощении процесса в соответствии с законом "о
подозрительных" -- чтобы враги революции могли быть быстрее наказаны. Террор
достигает неслыханных масштабов.
Был, однако, не только террор, была и лихорадочная реформаторская
деятельность. Революционно-демократическая диктатура приняла новую
конституцию, провозглашавшую и право на труд. Было довершено решение главной
революционной задачи -- аграрного вопроса. Было отменено и старое деление
страны на провинции и введена действующая по сей день система департаментов,
усовершенствованная затем еще Наполеоном Бонапартом. Был даже принят новый
календарь. И, по нему, 9 термидора (27 июля) 1974 года вспыхнуло
антиякобинское восстание (якобинцы во главе с Робеспьером были на этом этапе
Великой французской революции практически ее гегемонами, а потому на них
ложилась ответственность за революционную диктатуру террора). В тот же день
Робеспьер и его ближайшие сподвижники были арестованы. Сутки спустя вождь
якобинцев без суда и следствия был казнен.
Революционно-демократическая диктатура сменилась правлением правых, то
есть верхушки крупной буржуазии. Их называли термидорианцами. На сей раз на
гильотину посылали радикальных демократов, якобинцев. Как сторонник
Робеспьера в это время арестован и молодой бригадный генерал Наполеон
Бонапарт...
Национальный конвент заменили Совет пятисот и Совет старейшин во главе
с Директорией (из пяти директоров), которая спустя год взяла в свои руки
власть в стране.
9 ноября 1799 года с Директорией покончила диктатура Наполеона
Бонапарта, который возглавил Францию сначала как ее консул, а через пять лет
стал императором...
Революция закончилась, но остались живы ее идеи. Сознательно или
подсознательно их распространяли по Европе и солдаты наполеоновской "великой
армии". Эти идеи в полную силу вспыхнули а революционном 1848 году, и
погасить их не удалось уже никому.
Идеалы Великой французской революции пережили неоднократные попытки
реставрации Бурбонов и интервенцию альянса консервативных держав. Постепенно
они стали идеалами общеевропейскими; росло стремление акцентировать их
социальный аспект. Особенно ярко это проявилось в великие дни Парижской
Коммуны.
У них есть свои приливы и отливы, но они живут, они бессмертны.
Но вернемся к ходу революции. Она развертывалась на огромном полотне,
где сияли и гасли фигуры ее ораторов и вождей. Что касается основных
исторических фактов, то тут в основном особых проблем нет. Проблемы
возникают в зависимости от того, под каким углом на них смотрят.
Их имена всегда притягивали к себе историков. А некоторые их
неординарные поступки и трагические развязки побуждали задуматься также о
поведении и характерах этих революционеров, поскольку зачастую они казались
странными.
Итак, зададим себе вопрос: можно ли обнаружить у лидеров Великой
французской революции особенности, которые неврологам могли бы показаться
недугами? О тяжелых заболеваниях такого рода не может быть и речи -- иначе о
них было бы упомянуто в доступной литературе, ведь с той поры, по
историческим меркам, времени прошло не так уж много.
Могли, однако, иметь место мелкие неврологические нарушения, незаметные
для непосвященного, но угадываемые врачом. И такие нарушения могли создать
впечатление "странности".
Первым нашим пациентом в ряду великих деятелей Великой французской
революции является
Оноре Габриэль Рикети, граф де Мирабо, наиболее значительная фигура
первого этапа революции (1789--1791). Он родился в замке Ле Биньон (1749),
но в полном смысле родовым следует считать принадлежавший его предкам с
шестнадцатого столетия провансальский замок Мирабо.
"Трудные роды едва не стоили матери жизни. Новорожденный имел
искривленную ножку и непомерно большую голову. В раннем детстве мальчик
часто болел; когда ему было три года, он заболел оспой, оставившей следы на
его лице. Но благодаря сильному организму ему удалось преодолеть все
болезни. Он быстро зрел физически и духовно, и учителя вскоре открыли в нем
бесспорные интеллектуальные способности", -- утверждает А. 3. Манфред. К
тому же Мирабо унаследовал от своих предков стремление к свободе и
независимости, а также гордыню, часто граничащую с необузданностью.
Его отец, уверенный в себе и гордый аристократ, маркиз Мирабо, с самого
начала относился к сыну пренебрежительно, твердя, что от старинного рода
Мирабо в том нет ровным счетом ничего и что свои дурные свойства и внешность
он унаследовал от матери, баронессы де Васан, которую маркиз ненавидел и с
которой позднее фактически разошелся, поскольку женился на ней исключительно
ради денег.
Оноре -- как было привычным у "дворянства шпаги" -- готовили к карьере
военного. Но когда он пожелал иметь собственный полк (что тогда не было
редкостью), отец отказался ему его купить. Тем не менее, Оноре не намерен
жить иначе, чем в то время соответствовало его происхождению. Он избирает
несложный путь -- делает долги. Маркиз их оплачивать не желает и действует в
отношении сына все более жестко. Так Оноре постепенно познает наихудшие
тюрьмы бурбонской Франции -- остров Ре, замок Иф, Винценне. В Винценне он
попал за один из самых шумных скандалов, шокировав им не только отца, но и
всю аристократию: им была похищена и увезена в Швейцарию Софи де Монье,
супруга главы безансонского парламента.
На основе своего недоброго опыта с правившей тогда элитой, для которой
по существу не было никаких запретов, Оноре пишет свое первое политическое
произведение, "Рассуждения о деспотизме". Через несколько лет появляются
"Рассуждения о lettres de cachet и о государственных тюрьмах". Однако в
Винценне он пишет и то, что остается бессмертным спустя два столетия --
письма Софи. Эти письма по праву занимают свое место в литературе.
Потрясений в жизни Мирабо было достаточно. Одно из них он пережил в
1770 году. Отец вдруг пригласил его к себе -- не из любви или симпатии, а
чтобы попросить о помощи. Решалась судьба огромного наследства, оставленного
бабкой Оноре по матери. Сын был послан к матери, которую следовало в чем-то
переубедить. Та вместо ответа прицелилась и выстрелила -- пуля пролетела в
нескольких сантиметрах от головы потомка...
Для аристократии он всегда оставался enfant terrible . Неудивительно,
что провансальское дворянство отвергло его, когда в 1789 году он хотел стать
его кандидатом в Генеральные штаты.
Так Мирабо оказался в списке кандидатов "третьего сословия" -- и был
избран, чтобы вскоре стать одной из ярчайших личностей Национального
собрания. Он был одарен большим ораторским талантом, который
продемонстрировал за шесть лет до этого при пересмотре процесса, на котором
был осужден за похищение Софи де Монье.
В Национальном собрании он возглавляет тех членов "третьего сословия"
(тогда они составляли большинство), которые выступают за конституционную
монархию, подобную английской. Он отстаивает ряд прогрессивных идей,
например, принцип свободы вероисповедания. Мирабо обретает широкую
популярность среди простых парижан. Те называют его "маман" Мирабо.
Но он честолюбив и хотел бы войти в новое правительство. Однако
Национальное собрание принимает решение, по которому ни один из его членов
не может быть министром, В итоге он становится неким "советником"
королевского двора. Мирабо был революционером, но монархию ему хотелось
реформировать и демократизировать, а не уничтожить. В этом смысле его можно
считать типичным представителем первого периода революции, счастью для своей
популярности -- и для себя -- Мирабо умирает уже в апреле 1791 года. По
неподтвержденным сведениям, его постигла сначала какая-то глазная болезнь, а
потом к ней прибавились постоянные резкие боли в области живота. После
некоторого улучшения состояние вновь осложнилось. На этот раз речь шла,
видимо, о воспалении подбрюшья, с которым уже ничего нельзя было поделать.
Мирабо устроили пышные похороны. Но когда через два года на основании
секретных королевских документов стало известно о его связях с королевским
двором, разочарованные поклонники принялись разрушать его скульптуры, а
останки были убраны из Пантеона. Их место заняли останки Жана Поля Марата.
Но и те оставались там недолго...
И все-таки -- можно ли обнаружить у Мирабо признаки неврологических
нарушений?
Конечно. И один из них бесспорен. Это некий "эксгибиционизм". Он прямо
купается в своих ораторских успехах -- возможно, компенсируя таким путем
лишения безрадостной молодости и неудавшуюся семейную жизнь, -- и в период
своей парламентской деятельности часто изображается в гротескных театральных
позах. Известны его высказывания, рассчитанные скорее на анналы истории, чем
на какую-либо действенность. Так характеризуют, например, его отповедь
маркизу де Брезу, главному придворному церемониймейстеру, когда тот зачитал
в Палате волю короля, предписывающего депутатам разделиться по сословиям и
заседать отдельно. Мирабо, якобы, ответил так: "Вы, не имеющий среди нас ни
места, ни слова, идите к тем, кто вас сюда послал, и скажите им, что мы
находимся здесь по воле народа, и что изгнать нас отсюда они смогут лишь с
помощью вооруженного насилия". Почти наверняка "для истории" были
предназначены его последние слова: "Саван монархии уношу с собой в гроб".
Тем не менее он был оратором божьей милостью и умел зажечь слушателей.
"Свои речи он сначала пишет, но потом умеет, благодаря своему темпераменту,
настолько их оживлять, что однажды актер Моле отвесил ему поклон: Граф, Вы
ошиблись в выборе профессии!" -- указывает П. Сагнац.
Эти черты позерства дают основание полагать, что Мирабо было
свойственно гистрионство, один из элементов истеричного характера. Другой
его элемент, повышенная сугестибильность, у него, хотя и не был доказан,
однако, не исключается. И все же мы не встречаемся в этой связи с обычными
истерическими проявлениями (истерические приступы, истерическая
нечувствительность и т. п.).
Истерические приступы являются наиболее серьезными формами неврозов и
чаще встречаются у женщин; отсюда их наименование (гистерос -- матка),
идущие от Гиппократа.
Таким образом, признаки частично истеричного характера у Мирабо,
несомненно, были.
Некоторые крайности в его поведении (например, установление связей с
королевским двором в конце жизни, наряду с искренним неприятием деспотии)
можно объяснить как форму протеста, бурлившего в его истерическом характере.
Невротические состояния стали продолжением врожденного расстройства
центральной нервной системы. Следствие тяжелых родов -- крупная голова.
Это никак не уменьшает его бесспорного величия как одного из вождей на
первом этапе Великой Французской революции.
Русская царица Екатерина II, заигрывавшая с Вольтером и Дидро и
претендовавшая на репутацию завзятой демократки, в замечании на полях
радищевского "Путешествия из Петербурга в Москву" у строки, дающей высокую
оценку Мирабо, написала: "Здесь он хвалит Мирабо, который заслуживает не
одной, а нескольких виселиц".
И напротив -- спустя примерно три четверти столетия после смерти Мирабо
Карл Маркс назвал его в первом томе "Капитала" "львом революции".
Другой наш пациент
Жан Поль Марат пережил Мирабо всего на два года, но его деятельность
распространяется уже на последующие, более драматичные этапы революции. Он
стоял в авангарде политической жизни Франции также с самого начала, но
наибольшее влияние оказал на нее в период Законодательного собрания и
первого года деятельности Национального конвента (1791 --1793). Он
принадлежал к самым радикальным демократам, сыгравшим главную роль в падении
феодальной монархии и возникновении республики.
Марат родился в Бодри (Швейцария) в 1745 году. Он изучал медицину и
стал очень хорошим врачом. Им были написаны и научные труды -- их автор
занимался электротерапией. Как практический врач Марат пользовался высоким
авторитетом, предпочитая при этом лечить "бедных", то есть людей, не имевших
дворянского звания.
Вскоре его заинтересовали радикальные прогрессивные идеи, и в 1789 году
он вступает на политическую сцену как журналист.
Еще раньше, одновременно с "Размышлением о деспотизме" Мирабо, Марат
публикует (под псевдонимом) "Цепи рабства". Обе книги во многом были схожи.
И хотя в этой работе Марата "его политические воззрения были еще не вполне
зрелыми, каждый, кто прочтет анонимно изданное сочинение, сможет с
уверенностью заявить, что автор -- революционер, демократ. Книга была как
будто озарена светом далеких пожаров народного восстания. Прошлых или
будущих? Трудно сказать, но при чтении "Цепей рабства" каждый чувствует
дыхание вихрей, веющих над миром" (А. 3. Манфред).
Журнал Марата под названием "Друг народа" уже был полон радикально -
демократических идей. Он, требовал, в частности, уничтожения королевства и
казни аристократов и предателей.
Примечательны его "Проект провозглашения прав человека и гражданина", а
также проект справедливой, мудрой и свободной конституции. Она направил их
конституционному комитету, работа которого продвигалась очень медленно. Вот
лишь один для того времени неслыханно прогрессивный абзац:
"Общество обязано своим членам, не имеющим никакого имущества и
достаточной работы, покрывать их потребности, обеспечивать их существование,
чтобы у них была еда, одежда и нормальная жизнь, оно должно заботиться о
них, если они больны или стары, и давать им средства на воспитание детей".
На первом этапе революции, вплоть до возникновения Национального
конвента, в который он был в 1792 году избран, Марат борется со всем, что
кажется ему тормозом на пути революции. В Конвенте он принадлежит к крайне
левым, является ярым сторонником революционного террора и добивается падения
и массовых казней жирондистов. Что и оказалось роковым для него самого.
В июне 1792 года двадцатипятилетняя жирондистка Шарлотта Корде,
принятая им в ванной, нанесла ему смертельный удар кинжалом.
Его роковая схватка с жирондистами была закономерной и, поначалу,
победной. Когда жирондисты выдали ордер на его арест (он требовал изгнания
их из Конвента), парижские санкюлоты ворвались в зал Конвента и чуть ли не с
почестями проводили его до самой квартиры. Защищаясь перед революционным
трибуналом, он сделал это блистательно, предварив тем самым наступление
якобинской диктатуры.
Французский историк Ипполит Тэн охарактеризовал его как ненормального
индивидуума. Но Тэн не был врачом (не говоря уже о том, что о Великой
французской революции он судит с правых позиций), и приписываемого им Марату
диагноза просто не существует.
Призывы Марата к казни врагов и предателей революции нельзя считать
проявлением страха перед другими лицами, как полагал Тэн. Возможно, историка
склоняло к этому то обстоятельство, что в период, когда над Францией нависла
угроза интервенции, а в Вандее и Бретани вспыхнули восстания, он искал
врагов республики и в "собственных" рядах, среди жирондистов, и даже среди
крайне левых.
Но не станем уподобляться Тэн, который, по мнению С. К. Нойманна,
написал о Марате "больше всего бессмыслиц" -- маратовский "Друг народа"
призывал не только к крови. Это был прогрессивный журнал, широко
информировавший общественность о ходе и смысле революции и очень популярный
среди простых людей -- как и его редактор. Да, в нем выдвигались обвинения
против аристократов и предателей из "третьего сословия", и трудно
сомневаться в обоснованности многих таких обвинений. А если нет? Могла ли в
таком случае повлиять на однозначность его позиции болезнь или психическое
расстройство?
Для подобного диагноза нет никаких оснований. Вместе с тем не
исключено, что Жан Поль Марат страдал легким фобическим неврозом,
способствовавшим преувеличению его опасений за будущее революции и
придававшим особую остроту его журналистским выступлениям. Наряду с тем он
страдал кожным заболеванием, скорее всего, экземой, которая трудно лечится и
сегодня, не говоря уже о конце восемнадцатого столетия. Марат лечился
частыми ваннами -- потому и Шарлотту Корде принял, находясь в ванне.
Известно, что на основе как раз таких хронических заболеваний возникают
неврозы.
Судя по всему, у Марата возник легкий фобический невроз на основе не
проходящей кожной болезни. Будучи врачом, он, очевидно, избрал для лечения
регулярные ванны, но о том, насколько они были действенны, нет достаточной
информации. Таким образом, не болезнь, а сам драматизм революционных дней,
все возрастающее нервное напряжение могло вести его к тому, что он публично
требовал казни тех, кто казался ему врагом и предателем. Когда ему удалось
реализовать эти свои радикальные требования, результат оказался иным, чем
тот, на который он рассчитывал -- Марат спровоцировал собственную смерть.
Бесспорно, крупнейшей, а также наиболее сложной и трагической фигурой
среди лидеров Великой французской буржуазной революции является
Максимилиан Робеспьер, наш третий пациент. Родился он в 1758 году в
Аррасе. Был адвокатом. В Генеральных штатах представлял "третье сословие"
провинции Артуш; в Национальном собрании принадлежал к крайне левым,
выступал за прогрессивную конституцию и был одним из главных авторов
Декларации прав человека. Позднее стал ведущим деятелем Клуба якобинцев и
парижского городского совета (коммуны). В Конвенте он также возглавлял
левых, а с созданием Комитета общественного спасения стал почти
неограниченным правителем Франции, который, опираясь на "закон о
подозрительных", мог устранять одну группу своих противников за другой. Он
отправляет на гильотину прежде всего дворянство, а также жирондистов, тесно
связанных с интересами зажиточных слоев "третьего сословия".
Довольно загадочной главой якобинской диктатуры Робеспьерa был процесс
против другого выдающегося деятеля Великой французской революции, недавнего
друга Робеспьера, Дантона, в итоге приговоренного к смерти.
Правление Робеспьера завершилось термидорианским переворотом 27 июля
1794 года. На сей раз под нож гильотины попал он сам.
Смерть Робеспьера вызвала во Франции широкие отклики. Радовались,
понятно, все, у кого были основания для опасений за собственное благополучие
и даже жизнь. И с того момента по сей день оценки Робеспьеру даются разные.
Одни возлагают на него всю ответственность за террор последнего периода его
революционной диктатуры. Другие утверждают, что террор намеренно нагнетали
враги Робеспьера с целью его дискредитации.
"Все дальновидные патриоты во всей Франции сразу поняли, что вместе с
этим великим государственным деятелем пала демократическая республика, --
пишет А. Матье в "Творцах истории", -- Многие сами предпочли смерть. Память
о Робеспьере оставалась дорогой французскому народу до 1871 года..."
Робеспьер был методически точным, вел дневник, все у него было
рассчитано по часам. "Педант", -- сказал о нем Тэн. Вместе с тем он всегда
был скромным в своих потребностях, даже достигнув вершины. Например, до
самого конца он жил у плотника Дюплэ...
А. С. Пушкин в историческом смысле очень точно назвал Робеспьера
"сентиментальным тигром". При этом он, очевидно, имел в виду мечту
Робеспьера о "царстве честности", к которому тот намеревался прийти с
помощью революционного террора.
Любопытна и характеристика Робеспьера, которую в самом начале революции
дал ему Мирабо: "Этот зайдет далеко, ибо верит во все, что говорит".
Похоже, что и у Робеспьера имели место невротические проявления --
конкретно, невроз обседантный. Этот тип невроза, называемый также ананкасты,
проявляется в регулярных ежедневных ритуалах; например, утреннее умывание,
чистка зубов, бритье и т. п. должны иметь строгие правила и
последовательность. Обседантный невротик, выйдя из дома, несколько раз
возвращается, чтобы убедиться, что он закрыл дверь, выключил радио, погасил
свет в ванной и т. д. Зачастую таким людям бывает присуща и нерешительность.
Трудно, однако, предполагать, что подобные свойства характера
Робеспьера как-то повлияли на его решения периода взлета революции --
скорее, это могло иметь место в дни антиякобинского восстания.
Бежав от термидорианцев вместе со своими приверженцами из Конвента в
ратушу, он, будто бы, собирался написать воззвание к народу. Из-за слишком
долгих колебаний Робеспьер сделать этого не успел -- да и вряд ли бы это ему
помогло, -- между тем повстанцы захватили ратушу, одна из пуль попала ему в
челюсть, а на следующий день все пленники были казнены.
Контрреволюция наступала.
Последним пациентом в ряду вождей Великой Французской революции будет
Жорж Огюст Кутон. Он родился в 1755 году и относился к числу главных
членов Комитета общественного спасения. Некоторые историки считают его
членом правящего триумвирата Французской республики, в который входили
Робеспьер, Сен-Жюст и Кутон. Он прославился необычайной жестокостью при
подавлении контрреволюции в Лионе и, несомненно, был одной из влиятельнейших
политических фигур, хотя и не достиг популярности Робеспьера, Марата или
Дантона, оставаясь неким "серым кардиналом".
Кутон страдал параличом нижних конечностей и передвигался с помощью
механической коляски, которые умели конструировать уже тогда.
Именно он 12 июня 1794 года от имени Комитета общественного спасения
выступил с проектом закона, упрощавшего судебное преследование "врагов
революции". По этому закону отменялся предварительный допрос, ликвидировался
институт представителей закона, а само понятие "враг народа" можно было
толковать весьма широко. Тогда проект не был принят единогласно. Но на нем
энергично настаивал Робеспьер, которому, наконец, удалось до биться своего.
Неизвестно, кто был его автором, и какую именно роль сыграл в его
выработке сам Кутон, но роль эта едва ли была незначительной.
О причинах паралича, постигшего Кутона, можно только догадываться. Это
могла быть классическая дипаретическая форма детского полиомиелита,
встречавшаяся тогда реже, чем сейчас, когда медицина позволяет спасать и
слабые организмы.
Руки у Кутона были не только здоровыми, но отличались большой силой и
ловкостью -- известно, что со своей инвалидной коляской он управлялся весьма
искусно.
Умственное развитие его было высоким.
Таким обрезом, инвалидность Кутона была, скорее, приобретенной, чем
врожденной, и обусловленной повреждением спинного, а не головного мозга.
Паралич нижних конечностей, если он наступает не в ходе родов или
вскоре после них, чаще всего вызывается повреждениями в грудной или
бедренной области спинного мозга. Речь может идти о воспалении спинного
мозга, давящей на него опухоли или о травме позвоночника.
Воспаление в данном случае наименее правдоподобно -- в восемнадцатом
веке человек вряд ли мог его пережить. Воспаление передних углов спинного
мозга (полиомиелит) тогда еще не существовало, тем более, что в таком
случае, видимо, пострадали бы и некоторые мышцы верхних конечностей. Опухоль
также маловероятна -- она наверняка привела бы и к иным признакам.
Скорее всего, причиной инвалидности Кутона послужила травма
позвоночника в юности.
Довольно загадочная фигура наиболее драматического этапа Великой
французской революции, Жорж Огюст Кутон остался верным Робеспьеру до конца и
вместе с ним погиб на гильотине.
lib.ru/PSIHO/lesny.txt
МИРАБО, МАРАТ, РОБЕСПЬЕР, КУТОН
читать дальше
Период феодализма закончился.
В двери стучалась новая эпоха, новый социальный строй. Каким будет его
истинное содержание -- по законам социального развития им могла быть
единственно власть буржуазии, хотя и она явно не была самой дальновидной
среди современников.
Новая эпоха представлялась им как время торжества разума и свободы, как
лучшее, более справедливое и гармоничное социальное устройство, основанное
на "естественных правах человека".
Что принесет будущее!
Этого никто пока не знал, но многие чувствовали, что близятся великие
перемены, распад всей социально-политической системы, а все, что должно было
наступить потом, представлялось прекрасным.
А. 3. МАНФРЕД.
Либертэ, эгалитэ, фратэрнитэ -- свобода, равенство, братство... Кого
этот славный лозунг Великой французской буржуазной революции не волнует и
сегодня, хотя с той поры минуло уже двести лет? Конечно, он не был
осуществлен вполне, что понятно -- ведь это был идеал...
Как бы то ни было, стремление к идеалу принадлежит к вершинам
человеческих усилий, и, в конце концов, только оно ведет действительно
вверх, вперед, к лучшему будущему, к прогрессу.
Первые шаги на этом пути не были легкими. Об их объективном толковании
историки ведут споры по сей день. Одни ставят ему в вину реки крови -- но
ничто не дается даром, и куда больше крови в прошлом часто проливалось за
псевдоидеалы. Другие упрекают революцию в том, чего она достигла, третьи --
в том, что она не достигла того или иного. Постоянно ведутся споры о ее
подлинном содержании: была ли она лишь либерально-демократической или в ней
уже имели место и элементы революционно-социальные?
Ясно одно. Великая французская буржуазная революция продвинулась в
некоторых отношениях дальше, чем предполагали ее организаторы и участники.
Первоначально максимальной целью им представлялась конституционная монархия,
наподобие английской. Однако ситуация резко изменилась, как только на сцену
вышли народные массы, придавшие делу революционный пафос и коллективизм, а в
последующих фазах, с крушением Бастилии, походом на Версаль и взятием
Тюильри, принудившие так называемое "третье сословие" к совместному выходу
на подлинно революционный путь, хотя и вопреки воле некоторых
представителей.
Вместе с тем, основной тон этой революции был резко антифеодальным, что
и делало ее типично французской. Это имело свои причины: Франция в период
правления последних Бурбонов стала самой классической абсолютной монархией.
Французское королевство, по меркам абсолютизма восемнадцатого столетия, было
наиболее абсолютным, а французская аристократия наиболее аристократической:
она обладала наибольшими богатствами, наиболее абсолютным, а французская
аристократия наиболее к не аристократам.
Отношения феодальной собственности, особенно в землевладении, были
главным препятствием, мешавшим переходу на более прогрессивный,
капиталистический способ производства в земледелии, а также в развитии
мануфактуры и промышленном производстве в целом. Следует признать, что
торговая и промышленная верхушка "третьего сословия" во второй половине
восемнадцатого века начинает подниматься в финансовом отношении, но масштабы
этого процесса сдерживала зависимость большинства крестьян от
арендаторов-феодалов, что, в свою очередь, делало невозможным создание
широкого рынка свободной рабочей силы.
О каких-либо гражданских правах не могло быть и речи. Вся власть была
сосредоточена в руках короля и его двора, а в тюрьмах не было недостатка.
Особенностью тогдашней "юстиции", а по сути проявлением неслыханного
произвола, служили так называемые lettres de cachet (приказы в запечатанных
конвертах). Это были своеобразные ордера на арест, заранее подписанные
королем и с его печатью. Министру, королеве или даже фаворитке короля
достаточно было вписать в "документ" чье-либо имя, и человека без суда
отправляли на любой срок в тюрьму или в изгнание.
Феодальная аристократия не имела прямой политической власти и в
большинстве своем была преобразована в придворную знать, однако лишь она
располагала доступом к высшим постам (дворянство мантии) и воинским званиям
(дворянство шпаги). То же можно сказать и о духовенстве: высшие ступени
занимали исключительно аристократы, тогда как на низших находились
представители непривилегированного "третьего сословия", включающего в себя
буржуазию, крестьянство и городские плебейские слои.
Но, с другой стороны, то же восемнадцатое столетие представляет собой
Золотой век французской литературы. Этот период, называемый в
литературоведении классицизмом, заменил в итоге до того времени (гуманизм и
Ренессанс) универсальную латынь почти столь же универсальным французским.
Французский становится европейским литературным языком, по меньшей мере,
вторым родным языком просвещенных людей особенно в западной Европе.
Гегемония французской литературы в тогдашнем контексте мировой литературы
бесспорна.
Назовем хотя бы вкратце имена, которыми французская литература могла
тогда гордиться. В жанре драмы это был, например, Бомарше, автор
"Севильского цирюльника" и "Свадьбы Фигаро". Крупным лирическим поэтом этой
эпохи является Шенье, автор прекрасных элегий, которого многие историки
литературы считают прямым предшественником романтизма.
Однако наибольшую славу литературной Франции восемнадцатого столетия
приносит славная плеяда ее мыслителей и философов, настроенных резко
антиабсолютистски. К их числу принадлежит Монтескье, в своем сочинении "О
духе законов" не скрывавший восхищения английским парламентаризмом, как и
Вольтер в "Философских письмах", восхваляющий английские свободы вообще и
резко высказывающийся против угнетения в любой форме. Понятно, что власти
реагировали на это с раздражением. Нельзя не упомянуть и об энциклопедистах
во главе с Дидро (Д'Аламбер, Кондорсе), создавших семнадцати томную
"Энциклопедию, или Толковый словарь наук, искусств и ремесел", первое
издание такого рода в мире. Они же провозглашали современные, вольнодумные,
нонконформистские идеи.
По праву принадлежит к ним и Руссо. Литературная история обычно
представляет его нам как идеологического предтечу романтизма. Но этот
свободомыслящий женевец был выдающимся политическим мыслителем, имевшим
взгляды, более, чем радикальные. Они изложены, прежде всего, в его
сочинениях "Об общественном договоре" и "Рассуждении о начале и основаниях
неравенства...". Частная собственность есть воровство, богатые эксплуататоры
народа, народ имеет право избавиться от тирана, современный социальный строй
следует разрушить -- эти еретические идеи предзнаменовали собой наиболее
революционную фазу Великой французской революции. Сам Руссо до нее не дожил.
Приверженцем идей Руссо был один из вождей революции Робеспьер,
который, будто бы, даже специально посетил Эрменонвилль, чтобы увидеть
кумира собственными глазами. Наиболее "еретические" идеи Руссо Робеспьер
понимал более чем буквально. Под их влиянием он даже ввел в якобинской
Франции культ Etre Supreme , Высшего существа. (Что было ловко использовано
его противниками в самый критический момент).
Не только Руссо, но и Монтескье, Вольтер и энциклопедисты предзнаменуют
революцию, становясь и первыми лучами ее зари. Их влиянию, естественно,
подвержены прежде всего люди высокообразованные, однако опосредованно, так
же, как ранее идеи Просвещения, оно сказывалось и на широких слоях народа.
И все же куда больше они революционизировали невероятно отсталые
Экономические отношения во Франции Людовика XVI.
Финансовое положение в стране было нищенским. Причиной тому было не
только плохое управление хозяйством, но, прежде всего, расточительство
королевского двора в Версале. В соответствии с аморальным высказыванием
"После нас хоть потоп!", приписываемым фаворитке Людовика XV маркизе де
Помпадур, правящая феодальная элита второй половины восемнадцатого века
утопала в неслыханной роскоши. Что стоило дорого. А если учесть и расходы на
весьма разветвленный бюрократический аппарат, армию и церковь, то трудно не
согласиться с тем, что говорили тогда простые французы: "Что слишком, то
слишком". Вся эта роскошь, все эти расходы оплачивались единственно путем
растущей эксплуатации крестьян и увеличения налогов, которые вынуждена была
платить молодая буржуазия. Крестьяне-арендаторы, наряду с денежной рентой,
должны были выплачивать многочисленные натуральные налоги, в частности,
зерном, за пользование дорогами и мостами и, разумеется, за
дворянско-помещичье право. Неудивительно, что то и дело вспыхивают
крестьянские восстания, достигающие апогея в так называемой "мучной" войне
1774-- 1775 гг.
В это время на трон вступает последний из дореволюционных Бурбонов,
Людовик XVI. Ему не было еще и тридцати лет, и в самом начале он вызвал
большие, но напрасные надежды. Став королем, он отказался от принадлежавшей
ему по традиции двадцати четырехмиллионной дани; так же поступила королева
Мария Антуанетта. Однако на фоне общих расходов двора эта "экономия" была
смешной. В распоряжении самого короля, например, было более двух тысяч
лошадей и свыше двухсот карет, а, кроме того, почти полторы тысячи служащих
-- 75 капелланов, исповедников и церковных сторожей, множество врачей,
хирургов и аптекарей... И, наконец, двое дворян с доходом в 20 тысяч ливров,
облаченные в бархатные одежды, со шпагами на боку каждое утро торжественно
выносили ночной горшок короля...
Обнадеживающим казался другой королевский шаг, назначение нового
министра финансов. Им стал А. Р. Ж. Тюрго. Он принадлежал к французским
физиократам, выдвинувшим теорию общественного прогресса на основе буржуазной
собственности и считавшим единственным источником богатства исключительно
землю и земледелие, а единственным оправданным налогообложением -- ренту
землевладельцев. На посту королевского министра Тюрго пытался осуществить
свою экономическую программу с помощью реформ, не затрагивая сути
феодализма. Он предлагал распространить налогообложение на дворянство и
духовенство, владеющих землей, ввел свободную торговлю зерном и отменил
повинность крепостных работать на строительстве и ремонте дорог,
реформировал изжившую себя цеховую систему. Но вскоре ему пришлось уйти.
Разъяренное дворянство и клерикалы вместе с этой отставкой добились и отмены
большинства реформ.
Тюрго на некоторое время заменил Клюни, при котором долги росли с
астрономической скоростью. Он беззаботно наполнял бездонные карманы -- как
свои, так и придворной камарильи ставленником которой был, и, как
утверждают, намеревался разрешить все проблемы государственным банкротством.
Клюни, однако, вскоре умер, и его преемником стал женевский банкир Неккер.
Он избрал единственно возможное средство спасения положения -- экономию.
Прежде всего он попытался ограничить расходы королевы и королевских братьев,
а также разного рода ренты, получаемые дворянами. Но и ему не удалось
устоять против сплоченных действий придворной знати. Заменил его на
министерском посту другой ставленник версальской клики де Флери, и ситуация
вновь изменилась к худшему.
Роскошества королевского двора все сильнее контрастировали с растущей
нищетой французов в целом. Тон тут задавала непопулярная Австриячка, как
называли ее французы, Мария Антуанетта. Слабохарактерный Людовик XVI во всех
отношениях оказался у нее под каблуком. Дочь габсбургской эрцгерцогини (а
формально и чешской королевы) Марии Терезии отличалась особым презрением ко
всем "неблагородным". Весьма примитивными и одновременно опасными были
оценки, которые она давала людям. По сути, тут для нее существовали лишь две
категории. Одни, по ее мнению, заслуживали любезного обхождения, другие
становились ненавистными антиподами, К этой, второй категории был отнесен и
граф Мирабо, с которым она пыталась расправиться с помощью вышеупомянутых
"lettres de cachet". К счастью, королевская власть в этот период была уже не
так сильна. Марии Антуанетте приписывается, в частности, высказывание по
поводу известий о растущем обнищании людей, не способных купить себе даже
хлеба: "Раз у них нет хлеба, пусть едят пироги". За все это, а также за свое
нефранцузское происхождение, она снискала большую ненависть, чем сам король.
Кроме того, и, видимо, не без оснований, ее подозревали в антифранцузских
заговорах и интригах... В конце концов, благодаря ей же Людовик XVI оказался
под гильотиной...
Но вернемся к времени, когда бразды правления французской финансовой
политикой держал в своих руках де Флери. В Версале жилось весело, что с
того, что все ближе надвигалась буря? О ней попросту не думали. "Монархия,
-- говорили во дворце, -- пережила почти тысячелетие, а уж завтрашний день
она как-нибудь переживет".
Как и следовало ожидать, королевская казна вскоре опустела. Были
истрачены деньги, предназначенные для инвалидов и больных, налоги были
собраны на несколько лет вперед. Государственная казна стала
неплатежеспособной. В поисках выхода из создавшегося положения король по
совету приближенных созвал в Версаль представителей дворянства и высшего
духовенства, рассчитывая на их помощь. Но вполне в духе старинного
изречения, по которому на кого боги гневаются, тех делают слепыми,
феодальная элита отказалась жертвовать чем-либо для спасения монархии. Она
не согласилась даже с минимумом -- введением налога на собственные земли.
И тогда нерешительный Людовик XVI решил назначить выборы в так
называемые Генеральные штаты, которые не проводились с 1614 года, то есть
175 лет.
На заседании Генеральных штатов 5 мая 1789 года со вступительной речью
выступил король. Ошибкой было бы думать, что Генеральные штаты во Франции
имели то же значение, что и, например, чешское Сословное собрание до 1620
года, которое могло избирать короля. Во Франции Генеральные штаты созывались
лишь время от времени -- впервые при Филиппе Красивом -- как правило, тогда,
когда надвигалась какая-либо угроза, противостоять которой можно было лишь
сообща.
Генеральные штаты, созванные Людовиком XVI, состояли из представителей
дворянства, духовенства и так называемого "третьего сословия". При этом
первые два, по своему характеру еще полностью феодальные, привилегированные
сословия во многом напоминали древнеримского бога Януса: у них были два
лика, но общая голова. Различия были чисто внешние; в духовном сословии
преобладали представители клерикальной элиты, происходившие опять же из
дворян.
И дворяне, и духовенство поначалу считали "третье сословие" скорее
формальным участником заседания, которому сказать нечего и которое на нем
будет лишь присутствовать.
Это было серьезной ошибкой.
Дело в том, что в "третье сословие" входили уже не только представители
королевских городов, как это было прежде. К нему принадлежали влиятельная
финансовая и торговая буржуазия, гражданская (недворянская) бюрократия,
мелкие предприниматели, зажиточные арендаторы земли. Их поддерживали и
некоторые члены первого и второго сословий: часть низшего дворянства,
интересы которого также были затронуты тогдашним кризисом французской
экономики, и низшее духовенство, социальное положение которого по сравнению
с клерикальной элитой было плачевным. И, наконец, сюда же входили крестьяне,
ремесленники и весь социальный спектр, который мы называем народом. Тогда он
состоял из ремесленных товариществ, поденщиков, рабочих мануфактур, портовых
грузчиков и городской бедноты.
В отличие от двух первых, "третье сословие" не было единым, интересы
отдельных его групп во многом расходились, что проявилось особенно на
последних этапах революции. Но с самого начала было ясно, что вследствие
лишений периода правления двух последних Бурбонов оно значительно окрепло.
Выход его на политическую сцену был уверенным, а вскоре оказалось, что оно
располагает также способными ораторами и вождями. Один из них, депутат
Сьейес, например, прославился высказыванием: "Великие кажутся нам великими
лишь потому, что мы стоим на коленях. Давайте поднимемся!" Коса нашла на
камень почти мгновенно: стало ясно, что противоречия между "третьим
сословием", с одной стороны, и королем и остальными сословиями, с другой,
неразрешимы. Разрешить их могла только ломка феодального строя.
Драма Великой Французской революции началась. Уже в ходе следующего
месяца представители "третьего сословия" объявили себя Национальным
(конституционным) собранием, в когда по королевскому приказу для них была
закрыта Палата, они собрались в версальском игровом зале и поклялись, что не
разойдутся, пока Франции не будет дана конституция. Клятва эта позднее была
ими исполнена.
Накануне 14 июля 1789 года по Парижу пронеслась весть о том, что к
городу стягиваются войска, намеревающиеся подавить революцию в зародыше.
Парижане ответили на это штурмом Бастилии, знаменитой тюрьмы, своего рода
символа угнетения и произвола со стороны королевского режима. Крепость была
взята, ее начальник убит, а заключенные освобождены. 14 июля по сей день
отмечается как французский национальный праздник. События развиваются
стремительно.
Новые слухи о кознях короля против революции привели 5 октября к тому,
что парижские женщины ворвались в Версаль, захватили семью короля и
интернировали ее в королевском дворце в Тюильри.
Многие аристократы отправляются в эмиграцию. В июне 1791 года это
пытается сделать и королевская семья, но невдалеке от границы Людовик XVI
опознан и задержан. Условия содержания королевской семьи в Тюильри
ужесточены.
Национальное собрание выработало конституцию и разошлось. Осенью 1791
года вместо него было избрано Законодательное собрание. Роялистов в нем уже
нет. Справа -- минималисты, сторонники конституционной монархии, центр
составляют либеральные республиканцы, так называемые "жирондисты", а левую
радикальную демократию возглавляют Марат и Робеспьер из клуба якобинцев.
(Революционный демократический клуб якобинцев, распущенный в 1794 году,
собирался в монастыре св. Якоба). Пока бал правят жирондисты.
В начале 1792 года начинается война между революционной Францией и
вторгшимися на ее территорию европейскими монархическими государствами --
Габсбургским, Пруссией и Швецией.
Позднее к этой коалиции присоединяется и Англия. Одновременно
вспыхивает восстание роялистски настроенных католиков в Бретани и Вандее.
Как ни удивительно, спешно созданная народная армия Франции не только
выстояла, но даже перешла в наступление на Германию.
В августе того же года толпы парижан ворвались в Тюильри. На сей раз
королевская семья была уже фактически посажена под арест, король в Темпл,
остальные в Консержери. Законодательное собрание было распущено и заменено
Национальным конвентом, который должен был стать постоянным законодательным
корпусом. Впервые он собрался 21 сентября 1792 года. На этом заседании было
ликвидировано королевство и провозглашена Французская Республика.
Ситуация драматически революционизируется.
К власти приходит радикальная мелкая буржуазия; она ослабляет позиции
жирондистов, пытавшихся этот процесс остановить, и устанавливает якобинскую
диктатуру. Огромный авторитет в Конвенте обретает Дантон. Влиятельной силой
становятся санкюлоты (называвшиеся так потому, что они не носили обычные для
периода рококо короткие штаны), на которых более всего опираются главные
представители революционно-демократической диктатуры.
Наряду с Национальным конвентом в апреле 1792 года возникает Комитет
общественного спасения, возглавляемый Робеспьером. Начинаются казни. С
помощью только что изобретенной гильотины в январе казнен последний
дореволюционный Бурбон на французском троне; та же участь постигла королеву
и почти всех аристократов, которым не удалось бежать за границу. Затем
приходит черед жирондистов, представителей торговой и промышленной
буржуазии. При этом падают головы не только врагов революции. Революционный
трибунал выносит смертные приговоры и представителям крайне левых. 10 июня
1794 года Национальный конвент принимает предложение Кутона (близкого
соратника Робеспьера) об упрощении процесса в соответствии с законом "о
подозрительных" -- чтобы враги революции могли быть быстрее наказаны. Террор
достигает неслыханных масштабов.
Был, однако, не только террор, была и лихорадочная реформаторская
деятельность. Революционно-демократическая диктатура приняла новую
конституцию, провозглашавшую и право на труд. Было довершено решение главной
революционной задачи -- аграрного вопроса. Было отменено и старое деление
страны на провинции и введена действующая по сей день система департаментов,
усовершенствованная затем еще Наполеоном Бонапартом. Был даже принят новый
календарь. И, по нему, 9 термидора (27 июля) 1974 года вспыхнуло
антиякобинское восстание (якобинцы во главе с Робеспьером были на этом этапе
Великой французской революции практически ее гегемонами, а потому на них
ложилась ответственность за революционную диктатуру террора). В тот же день
Робеспьер и его ближайшие сподвижники были арестованы. Сутки спустя вождь
якобинцев без суда и следствия был казнен.
Революционно-демократическая диктатура сменилась правлением правых, то
есть верхушки крупной буржуазии. Их называли термидорианцами. На сей раз на
гильотину посылали радикальных демократов, якобинцев. Как сторонник
Робеспьера в это время арестован и молодой бригадный генерал Наполеон
Бонапарт...
Национальный конвент заменили Совет пятисот и Совет старейшин во главе
с Директорией (из пяти директоров), которая спустя год взяла в свои руки
власть в стране.
9 ноября 1799 года с Директорией покончила диктатура Наполеона
Бонапарта, который возглавил Францию сначала как ее консул, а через пять лет
стал императором...
Революция закончилась, но остались живы ее идеи. Сознательно или
подсознательно их распространяли по Европе и солдаты наполеоновской "великой
армии". Эти идеи в полную силу вспыхнули а революционном 1848 году, и
погасить их не удалось уже никому.
Идеалы Великой французской революции пережили неоднократные попытки
реставрации Бурбонов и интервенцию альянса консервативных держав. Постепенно
они стали идеалами общеевропейскими; росло стремление акцентировать их
социальный аспект. Особенно ярко это проявилось в великие дни Парижской
Коммуны.
У них есть свои приливы и отливы, но они живут, они бессмертны.
Но вернемся к ходу революции. Она развертывалась на огромном полотне,
где сияли и гасли фигуры ее ораторов и вождей. Что касается основных
исторических фактов, то тут в основном особых проблем нет. Проблемы
возникают в зависимости от того, под каким углом на них смотрят.
Их имена всегда притягивали к себе историков. А некоторые их
неординарные поступки и трагические развязки побуждали задуматься также о
поведении и характерах этих революционеров, поскольку зачастую они казались
странными.
Итак, зададим себе вопрос: можно ли обнаружить у лидеров Великой
французской революции особенности, которые неврологам могли бы показаться
недугами? О тяжелых заболеваниях такого рода не может быть и речи -- иначе о
них было бы упомянуто в доступной литературе, ведь с той поры, по
историческим меркам, времени прошло не так уж много.
Могли, однако, иметь место мелкие неврологические нарушения, незаметные
для непосвященного, но угадываемые врачом. И такие нарушения могли создать
впечатление "странности".
Первым нашим пациентом в ряду великих деятелей Великой французской
революции является
Оноре Габриэль Рикети, граф де Мирабо, наиболее значительная фигура
первого этапа революции (1789--1791). Он родился в замке Ле Биньон (1749),
но в полном смысле родовым следует считать принадлежавший его предкам с
шестнадцатого столетия провансальский замок Мирабо.
"Трудные роды едва не стоили матери жизни. Новорожденный имел
искривленную ножку и непомерно большую голову. В раннем детстве мальчик
часто болел; когда ему было три года, он заболел оспой, оставившей следы на
его лице. Но благодаря сильному организму ему удалось преодолеть все
болезни. Он быстро зрел физически и духовно, и учителя вскоре открыли в нем
бесспорные интеллектуальные способности", -- утверждает А. 3. Манфред. К
тому же Мирабо унаследовал от своих предков стремление к свободе и
независимости, а также гордыню, часто граничащую с необузданностью.
Его отец, уверенный в себе и гордый аристократ, маркиз Мирабо, с самого
начала относился к сыну пренебрежительно, твердя, что от старинного рода
Мирабо в том нет ровным счетом ничего и что свои дурные свойства и внешность
он унаследовал от матери, баронессы де Васан, которую маркиз ненавидел и с
которой позднее фактически разошелся, поскольку женился на ней исключительно
ради денег.
Оноре -- как было привычным у "дворянства шпаги" -- готовили к карьере
военного. Но когда он пожелал иметь собственный полк (что тогда не было
редкостью), отец отказался ему его купить. Тем не менее, Оноре не намерен
жить иначе, чем в то время соответствовало его происхождению. Он избирает
несложный путь -- делает долги. Маркиз их оплачивать не желает и действует в
отношении сына все более жестко. Так Оноре постепенно познает наихудшие
тюрьмы бурбонской Франции -- остров Ре, замок Иф, Винценне. В Винценне он
попал за один из самых шумных скандалов, шокировав им не только отца, но и
всю аристократию: им была похищена и увезена в Швейцарию Софи де Монье,
супруга главы безансонского парламента.
На основе своего недоброго опыта с правившей тогда элитой, для которой
по существу не было никаких запретов, Оноре пишет свое первое политическое
произведение, "Рассуждения о деспотизме". Через несколько лет появляются
"Рассуждения о lettres de cachet и о государственных тюрьмах". Однако в
Винценне он пишет и то, что остается бессмертным спустя два столетия --
письма Софи. Эти письма по праву занимают свое место в литературе.
Потрясений в жизни Мирабо было достаточно. Одно из них он пережил в
1770 году. Отец вдруг пригласил его к себе -- не из любви или симпатии, а
чтобы попросить о помощи. Решалась судьба огромного наследства, оставленного
бабкой Оноре по матери. Сын был послан к матери, которую следовало в чем-то
переубедить. Та вместо ответа прицелилась и выстрелила -- пуля пролетела в
нескольких сантиметрах от головы потомка...
Для аристократии он всегда оставался enfant terrible . Неудивительно,
что провансальское дворянство отвергло его, когда в 1789 году он хотел стать
его кандидатом в Генеральные штаты.
Так Мирабо оказался в списке кандидатов "третьего сословия" -- и был
избран, чтобы вскоре стать одной из ярчайших личностей Национального
собрания. Он был одарен большим ораторским талантом, который
продемонстрировал за шесть лет до этого при пересмотре процесса, на котором
был осужден за похищение Софи де Монье.
В Национальном собрании он возглавляет тех членов "третьего сословия"
(тогда они составляли большинство), которые выступают за конституционную
монархию, подобную английской. Он отстаивает ряд прогрессивных идей,
например, принцип свободы вероисповедания. Мирабо обретает широкую
популярность среди простых парижан. Те называют его "маман" Мирабо.
Но он честолюбив и хотел бы войти в новое правительство. Однако
Национальное собрание принимает решение, по которому ни один из его членов
не может быть министром, В итоге он становится неким "советником"
королевского двора. Мирабо был революционером, но монархию ему хотелось
реформировать и демократизировать, а не уничтожить. В этом смысле его можно
считать типичным представителем первого периода революции, счастью для своей
популярности -- и для себя -- Мирабо умирает уже в апреле 1791 года. По
неподтвержденным сведениям, его постигла сначала какая-то глазная болезнь, а
потом к ней прибавились постоянные резкие боли в области живота. После
некоторого улучшения состояние вновь осложнилось. На этот раз речь шла,
видимо, о воспалении подбрюшья, с которым уже ничего нельзя было поделать.
Мирабо устроили пышные похороны. Но когда через два года на основании
секретных королевских документов стало известно о его связях с королевским
двором, разочарованные поклонники принялись разрушать его скульптуры, а
останки были убраны из Пантеона. Их место заняли останки Жана Поля Марата.
Но и те оставались там недолго...
И все-таки -- можно ли обнаружить у Мирабо признаки неврологических
нарушений?
Конечно. И один из них бесспорен. Это некий "эксгибиционизм". Он прямо
купается в своих ораторских успехах -- возможно, компенсируя таким путем
лишения безрадостной молодости и неудавшуюся семейную жизнь, -- и в период
своей парламентской деятельности часто изображается в гротескных театральных
позах. Известны его высказывания, рассчитанные скорее на анналы истории, чем
на какую-либо действенность. Так характеризуют, например, его отповедь
маркизу де Брезу, главному придворному церемониймейстеру, когда тот зачитал
в Палате волю короля, предписывающего депутатам разделиться по сословиям и
заседать отдельно. Мирабо, якобы, ответил так: "Вы, не имеющий среди нас ни
места, ни слова, идите к тем, кто вас сюда послал, и скажите им, что мы
находимся здесь по воле народа, и что изгнать нас отсюда они смогут лишь с
помощью вооруженного насилия". Почти наверняка "для истории" были
предназначены его последние слова: "Саван монархии уношу с собой в гроб".
Тем не менее он был оратором божьей милостью и умел зажечь слушателей.
"Свои речи он сначала пишет, но потом умеет, благодаря своему темпераменту,
настолько их оживлять, что однажды актер Моле отвесил ему поклон: Граф, Вы
ошиблись в выборе профессии!" -- указывает П. Сагнац.
Эти черты позерства дают основание полагать, что Мирабо было
свойственно гистрионство, один из элементов истеричного характера. Другой
его элемент, повышенная сугестибильность, у него, хотя и не был доказан,
однако, не исключается. И все же мы не встречаемся в этой связи с обычными
истерическими проявлениями (истерические приступы, истерическая
нечувствительность и т. п.).
Истерические приступы являются наиболее серьезными формами неврозов и
чаще встречаются у женщин; отсюда их наименование (гистерос -- матка),
идущие от Гиппократа.
Таким образом, признаки частично истеричного характера у Мирабо,
несомненно, были.
Некоторые крайности в его поведении (например, установление связей с
королевским двором в конце жизни, наряду с искренним неприятием деспотии)
можно объяснить как форму протеста, бурлившего в его истерическом характере.
Невротические состояния стали продолжением врожденного расстройства
центральной нервной системы. Следствие тяжелых родов -- крупная голова.
Это никак не уменьшает его бесспорного величия как одного из вождей на
первом этапе Великой Французской революции.
Русская царица Екатерина II, заигрывавшая с Вольтером и Дидро и
претендовавшая на репутацию завзятой демократки, в замечании на полях
радищевского "Путешествия из Петербурга в Москву" у строки, дающей высокую
оценку Мирабо, написала: "Здесь он хвалит Мирабо, который заслуживает не
одной, а нескольких виселиц".
И напротив -- спустя примерно три четверти столетия после смерти Мирабо
Карл Маркс назвал его в первом томе "Капитала" "львом революции".
Другой наш пациент
Жан Поль Марат пережил Мирабо всего на два года, но его деятельность
распространяется уже на последующие, более драматичные этапы революции. Он
стоял в авангарде политической жизни Франции также с самого начала, но
наибольшее влияние оказал на нее в период Законодательного собрания и
первого года деятельности Национального конвента (1791 --1793). Он
принадлежал к самым радикальным демократам, сыгравшим главную роль в падении
феодальной монархии и возникновении республики.
Марат родился в Бодри (Швейцария) в 1745 году. Он изучал медицину и
стал очень хорошим врачом. Им были написаны и научные труды -- их автор
занимался электротерапией. Как практический врач Марат пользовался высоким
авторитетом, предпочитая при этом лечить "бедных", то есть людей, не имевших
дворянского звания.
Вскоре его заинтересовали радикальные прогрессивные идеи, и в 1789 году
он вступает на политическую сцену как журналист.
Еще раньше, одновременно с "Размышлением о деспотизме" Мирабо, Марат
публикует (под псевдонимом) "Цепи рабства". Обе книги во многом были схожи.
И хотя в этой работе Марата "его политические воззрения были еще не вполне
зрелыми, каждый, кто прочтет анонимно изданное сочинение, сможет с
уверенностью заявить, что автор -- революционер, демократ. Книга была как
будто озарена светом далеких пожаров народного восстания. Прошлых или
будущих? Трудно сказать, но при чтении "Цепей рабства" каждый чувствует
дыхание вихрей, веющих над миром" (А. 3. Манфред).
Журнал Марата под названием "Друг народа" уже был полон радикально -
демократических идей. Он, требовал, в частности, уничтожения королевства и
казни аристократов и предателей.
Примечательны его "Проект провозглашения прав человека и гражданина", а
также проект справедливой, мудрой и свободной конституции. Она направил их
конституционному комитету, работа которого продвигалась очень медленно. Вот
лишь один для того времени неслыханно прогрессивный абзац:
"Общество обязано своим членам, не имеющим никакого имущества и
достаточной работы, покрывать их потребности, обеспечивать их существование,
чтобы у них была еда, одежда и нормальная жизнь, оно должно заботиться о
них, если они больны или стары, и давать им средства на воспитание детей".
На первом этапе революции, вплоть до возникновения Национального
конвента, в который он был в 1792 году избран, Марат борется со всем, что
кажется ему тормозом на пути революции. В Конвенте он принадлежит к крайне
левым, является ярым сторонником революционного террора и добивается падения
и массовых казней жирондистов. Что и оказалось роковым для него самого.
В июне 1792 года двадцатипятилетняя жирондистка Шарлотта Корде,
принятая им в ванной, нанесла ему смертельный удар кинжалом.
Его роковая схватка с жирондистами была закономерной и, поначалу,
победной. Когда жирондисты выдали ордер на его арест (он требовал изгнания
их из Конвента), парижские санкюлоты ворвались в зал Конвента и чуть ли не с
почестями проводили его до самой квартиры. Защищаясь перед революционным
трибуналом, он сделал это блистательно, предварив тем самым наступление
якобинской диктатуры.
Французский историк Ипполит Тэн охарактеризовал его как ненормального
индивидуума. Но Тэн не был врачом (не говоря уже о том, что о Великой
французской революции он судит с правых позиций), и приписываемого им Марату
диагноза просто не существует.
Призывы Марата к казни врагов и предателей революции нельзя считать
проявлением страха перед другими лицами, как полагал Тэн. Возможно, историка
склоняло к этому то обстоятельство, что в период, когда над Францией нависла
угроза интервенции, а в Вандее и Бретани вспыхнули восстания, он искал
врагов республики и в "собственных" рядах, среди жирондистов, и даже среди
крайне левых.
Но не станем уподобляться Тэн, который, по мнению С. К. Нойманна,
написал о Марате "больше всего бессмыслиц" -- маратовский "Друг народа"
призывал не только к крови. Это был прогрессивный журнал, широко
информировавший общественность о ходе и смысле революции и очень популярный
среди простых людей -- как и его редактор. Да, в нем выдвигались обвинения
против аристократов и предателей из "третьего сословия", и трудно
сомневаться в обоснованности многих таких обвинений. А если нет? Могла ли в
таком случае повлиять на однозначность его позиции болезнь или психическое
расстройство?
Для подобного диагноза нет никаких оснований. Вместе с тем не
исключено, что Жан Поль Марат страдал легким фобическим неврозом,
способствовавшим преувеличению его опасений за будущее революции и
придававшим особую остроту его журналистским выступлениям. Наряду с тем он
страдал кожным заболеванием, скорее всего, экземой, которая трудно лечится и
сегодня, не говоря уже о конце восемнадцатого столетия. Марат лечился
частыми ваннами -- потому и Шарлотту Корде принял, находясь в ванне.
Известно, что на основе как раз таких хронических заболеваний возникают
неврозы.
Судя по всему, у Марата возник легкий фобический невроз на основе не
проходящей кожной болезни. Будучи врачом, он, очевидно, избрал для лечения
регулярные ванны, но о том, насколько они были действенны, нет достаточной
информации. Таким образом, не болезнь, а сам драматизм революционных дней,
все возрастающее нервное напряжение могло вести его к тому, что он публично
требовал казни тех, кто казался ему врагом и предателем. Когда ему удалось
реализовать эти свои радикальные требования, результат оказался иным, чем
тот, на который он рассчитывал -- Марат спровоцировал собственную смерть.
Бесспорно, крупнейшей, а также наиболее сложной и трагической фигурой
среди лидеров Великой французской буржуазной революции является
Максимилиан Робеспьер, наш третий пациент. Родился он в 1758 году в
Аррасе. Был адвокатом. В Генеральных штатах представлял "третье сословие"
провинции Артуш; в Национальном собрании принадлежал к крайне левым,
выступал за прогрессивную конституцию и был одним из главных авторов
Декларации прав человека. Позднее стал ведущим деятелем Клуба якобинцев и
парижского городского совета (коммуны). В Конвенте он также возглавлял
левых, а с созданием Комитета общественного спасения стал почти
неограниченным правителем Франции, который, опираясь на "закон о
подозрительных", мог устранять одну группу своих противников за другой. Он
отправляет на гильотину прежде всего дворянство, а также жирондистов, тесно
связанных с интересами зажиточных слоев "третьего сословия".
Довольно загадочной главой якобинской диктатуры Робеспьерa был процесс
против другого выдающегося деятеля Великой французской революции, недавнего
друга Робеспьера, Дантона, в итоге приговоренного к смерти.
Правление Робеспьера завершилось термидорианским переворотом 27 июля
1794 года. На сей раз под нож гильотины попал он сам.
Смерть Робеспьера вызвала во Франции широкие отклики. Радовались,
понятно, все, у кого были основания для опасений за собственное благополучие
и даже жизнь. И с того момента по сей день оценки Робеспьеру даются разные.
Одни возлагают на него всю ответственность за террор последнего периода его
революционной диктатуры. Другие утверждают, что террор намеренно нагнетали
враги Робеспьера с целью его дискредитации.
"Все дальновидные патриоты во всей Франции сразу поняли, что вместе с
этим великим государственным деятелем пала демократическая республика, --
пишет А. Матье в "Творцах истории", -- Многие сами предпочли смерть. Память
о Робеспьере оставалась дорогой французскому народу до 1871 года..."
Робеспьер был методически точным, вел дневник, все у него было
рассчитано по часам. "Педант", -- сказал о нем Тэн. Вместе с тем он всегда
был скромным в своих потребностях, даже достигнув вершины. Например, до
самого конца он жил у плотника Дюплэ...
А. С. Пушкин в историческом смысле очень точно назвал Робеспьера
"сентиментальным тигром". При этом он, очевидно, имел в виду мечту
Робеспьера о "царстве честности", к которому тот намеревался прийти с
помощью революционного террора.
Любопытна и характеристика Робеспьера, которую в самом начале революции
дал ему Мирабо: "Этот зайдет далеко, ибо верит во все, что говорит".
Похоже, что и у Робеспьера имели место невротические проявления --
конкретно, невроз обседантный. Этот тип невроза, называемый также ананкасты,
проявляется в регулярных ежедневных ритуалах; например, утреннее умывание,
чистка зубов, бритье и т. п. должны иметь строгие правила и
последовательность. Обседантный невротик, выйдя из дома, несколько раз
возвращается, чтобы убедиться, что он закрыл дверь, выключил радио, погасил
свет в ванной и т. д. Зачастую таким людям бывает присуща и нерешительность.
Трудно, однако, предполагать, что подобные свойства характера
Робеспьера как-то повлияли на его решения периода взлета революции --
скорее, это могло иметь место в дни антиякобинского восстания.
Бежав от термидорианцев вместе со своими приверженцами из Конвента в
ратушу, он, будто бы, собирался написать воззвание к народу. Из-за слишком
долгих колебаний Робеспьер сделать этого не успел -- да и вряд ли бы это ему
помогло, -- между тем повстанцы захватили ратушу, одна из пуль попала ему в
челюсть, а на следующий день все пленники были казнены.
Контрреволюция наступала.
Последним пациентом в ряду вождей Великой Французской революции будет
Жорж Огюст Кутон. Он родился в 1755 году и относился к числу главных
членов Комитета общественного спасения. Некоторые историки считают его
членом правящего триумвирата Французской республики, в который входили
Робеспьер, Сен-Жюст и Кутон. Он прославился необычайной жестокостью при
подавлении контрреволюции в Лионе и, несомненно, был одной из влиятельнейших
политических фигур, хотя и не достиг популярности Робеспьера, Марата или
Дантона, оставаясь неким "серым кардиналом".
Кутон страдал параличом нижних конечностей и передвигался с помощью
механической коляски, которые умели конструировать уже тогда.
Именно он 12 июня 1794 года от имени Комитета общественного спасения
выступил с проектом закона, упрощавшего судебное преследование "врагов
революции". По этому закону отменялся предварительный допрос, ликвидировался
институт представителей закона, а само понятие "враг народа" можно было
толковать весьма широко. Тогда проект не был принят единогласно. Но на нем
энергично настаивал Робеспьер, которому, наконец, удалось до биться своего.
Неизвестно, кто был его автором, и какую именно роль сыграл в его
выработке сам Кутон, но роль эта едва ли была незначительной.
О причинах паралича, постигшего Кутона, можно только догадываться. Это
могла быть классическая дипаретическая форма детского полиомиелита,
встречавшаяся тогда реже, чем сейчас, когда медицина позволяет спасать и
слабые организмы.
Руки у Кутона были не только здоровыми, но отличались большой силой и
ловкостью -- известно, что со своей инвалидной коляской он управлялся весьма
искусно.
Умственное развитие его было высоким.
Таким обрезом, инвалидность Кутона была, скорее, приобретенной, чем
врожденной, и обусловленной повреждением спинного, а не головного мозга.
Паралич нижних конечностей, если он наступает не в ходе родов или
вскоре после них, чаще всего вызывается повреждениями в грудной или
бедренной области спинного мозга. Речь может идти о воспалении спинного
мозга, давящей на него опухоли или о травме позвоночника.
Воспаление в данном случае наименее правдоподобно -- в восемнадцатом
веке человек вряд ли мог его пережить. Воспаление передних углов спинного
мозга (полиомиелит) тогда еще не существовало, тем более, что в таком
случае, видимо, пострадали бы и некоторые мышцы верхних конечностей. Опухоль
также маловероятна -- она наверняка привела бы и к иным признакам.
Скорее всего, причиной инвалидности Кутона послужила травма
позвоночника в юности.
Довольно загадочная фигура наиболее драматического этапа Великой
французской революции, Жорж Огюст Кутон остался верным Робеспьеру до конца и
вместе с ним погиб на гильотине.
lib.ru/PSIHO/lesny.txt
-
-
11.03.2009 в 21:10-
-
11.03.2009 в 21:12-
-
11.03.2009 в 21:59Надо было ему слэш читать.-
-
11.03.2009 в 22:08-
-
11.03.2009 в 22:37Лучше уж у слэшеров, чем у бедного Робеспьера, у которого каких только отклонений не находили
-
-
11.03.2009 в 22:40-
-
12.03.2009 в 00:00У меня дома эта книга есть. Написано, конечно, политкорректно - для того времени. Сейчас бы, возможно, что-нибудь более интересное написали
Неврозы, наверное, можно найти почти у каждого человека. А хронические болезни (как у Марата и Кутона) еще более усугубляют их. Что касается Робеспьера... не берусь ставить диагноз, все равно не получится)).
-
-
12.03.2009 в 00:11