16.11.2008 в 23:57
Пишет Miss_N:Маркиз де Сад. Часть 3.
читать дальше Почему его тогда арестовали? Он не совершил ни одного преступления, порвал, насколько это было возможно, с прошлым, вел размеренную жизнь, занимаясь – и не без успеха – в свои пятьдесят три года построением карьеры как на театральном, так и на политическом поприщах.
Обвинительное заключение четкостью не отличается. Более того, его доводят до сведения заключенного ровно через три месяца после его ареста, день в день.
Комитет по надзору секции Пик поначалу вменяет ему в вину написанное два года назад прошение о предоставлении ему и его сыну должности в конституционной гвардии короля.
Его упрекают в аристократическом происхождении и ставят под сомнение искренность его чувств: арестованный «желая подчеркнуть свой патриотизм, хвалился тем, что при Старом порядке был узником Бастилии, хотя если бы он не принадлежал к аристократам, он бы наверняка получил иное наказание»; с этим утверждением нельзя не согласиться.
Его обвиняют в подписании спорных петиций; в стремлении воспользоваться своим положением присяжного революционного трибунала и обелить одного из врагов нации «под надуманным предлогом отсутствия вещественных доказательств»; еще его обвиняют в том, что «в частных беседах он постоянно приводит примеры из истории Греции и Рима с целью доказать невозможность установления демократического республиканского правления».
Последний пункт резюмирует все предыдущие: «и, наконец, если верить тому, что написано о нем в III томе «Английского шпиона» или в I томе «Списка так называемых бывших аристократов», человек этот во всех отношениях безнравственный, крайне подозрительный и недостойный проживания в обществе».
Похоже, что маска патриота не пришлась впору одутловатому лицу маркиза и дала трещины. Вспоминая о мелькнувшей в вихре революционных бурь тени де Сада, Шарль Нодье в своих «Воспоминаниях об эпохе Революции и Империи» пишет, что «в разговоре его и манерах, во всем его облике, без сомнения, ощущались следы былого изящества и утонченности». В глазах простонародья из секции Пик подобные качества, совершенно очевидно, были неуместны. Эрудиция и острый ум, постоянная апелляция к авторитету древних не могли не вызывать раздражения у санкюлотов. И наконец, извлеченное из затхлых архивов прошлое по-прежнему источало запах серы: человек «безнравственный», «недостойный проживания в обществе»; подобные заключения были сделаны на основании «Английского шпиона», пасквиля пятнадцатилетней давности и обличительных речей из «Списка бывших».
Вышеприведенные высказывания, основанные на сомнительных писаниях, вполне пришлись к месту, напомнив о прошлогоднем скандале, вызванном изданием романа «Жюстина, или Несчастья добродетели» - первой опубликованной книги Сада. (…)
…Мишле… в своей «Истории Французской революции» писал:
«Уходя с исторической сцены, общественные формации рождают чудовищ: Средние века породили знаменитого детоубийцу Жиля де Ре, Старый порядок – апостола преступления де Сада
Сколь же ужасно положение зарождающейся Республики, которая в необьятном хаосе рухнувшего старого мира вдруг обнаруживает этих ужасных рептилий. Фундамент прошлого покоится на гадюках и скорпионах». (…)
Итак, на повестке дня стояла добродетель. (…)
Робеспьер обрушивался не только на порок и распущенность нравов; по его мнению, источником этой порчи являлся присущий аристократам атеизм, достойный, на его взгляд, всяческого порицания.
Конечно, эти два человека не имели ничего общего, тем не менее они должны были знать друг друга, так как принадлежали к одной и той же секции, заседавшей на площади Вандом. Какое же отвращение должен был внушать сластолюбивый и тучный богохульник-маркиз этому добродетельному аскету, никогда не улыбавшемуся и поднимавшемуся к вершине власти, словно солдат, повинующийся приказу!
Некоторые речи, произнесенные в то время Неподкупным защитником народа кажутся адресованными непосредственно Саду, который уже с ранней юности ненавидел Бога, священников, и все, связанное с религией. Быть может, причина кроется в том, что его набожная мать уделяла ему гораздо меньше внимания, нежели своему возлюбленному Христу? Когда она удалилась в монастырь кармелиток, Саду было девятнадцать лет; во всех его сочинениях ненависть к церкви может сравниться только с ненавистью к матери.
Несколькими месяцами раньше Сад обеими руками аплодировал начатой Республикой дехристианизации Франции. (,,,)
Увлекшись комедией революции, Сад в своей «Петиции», зачитанной им перед трибунами Конвента 15 ноября 1793 г., скорее всего, зашел слишком далеко, иначе отчего спустя меньше месяца был подписан приказ о его аресте? Значит, он ошибся, допустил оплошность, громогласно заявив о своих взглядах, и открыто радуясь, что Бог, наконец-то умер, и философия возобладала над заблуждением? Просчитался, обрушившись на «никчемные игрушки бессмысленной религии», эти «священные безделушки, которые суеверие нагло всучивает легковерным слабакам»?
Мишле уверен, что Сад оказался слишком на виду. Изначально слово «лицемер» обозначало актера. На мой взгляд, Сад был дрянным актером: выходя на авансцену, он не мог довести спектакль до конца, потому что начинал принимать игру всерьез, а увлекшись, нес отсебятину: религия же всегда была главным объектом его нападок. Можно так же задаться вопросом, не вышел ли Сад незаметно для себя за рамки своей роли только потому, что его охватило неосознанное стремление оказаться водворенным на свое привычное место, то есть в оковы, в тюрьму? Так поступает ребенок, совершивший шалость для того, чтобы его наказали.
Снова слово Мишле:
"К концу 1793 г. Коммуна попыталась обосновать новый культ необходимостью морального очищения и объявила войну жрицам продажной любви, либертенам, непристойным книгам и прочей нечисти подобного рода, во множестве обретавшейся в Париже; вот тут-то и вспомнили об этом лицемере; его объявили подозрительным и арестовали".
Отрывки из книги : С. Брамли. Сад. Террор в будуаре. - М, 2003, стр. 17-22
URL записичитать дальше Почему его тогда арестовали? Он не совершил ни одного преступления, порвал, насколько это было возможно, с прошлым, вел размеренную жизнь, занимаясь – и не без успеха – в свои пятьдесят три года построением карьеры как на театральном, так и на политическом поприщах.
Обвинительное заключение четкостью не отличается. Более того, его доводят до сведения заключенного ровно через три месяца после его ареста, день в день.
Комитет по надзору секции Пик поначалу вменяет ему в вину написанное два года назад прошение о предоставлении ему и его сыну должности в конституционной гвардии короля.
Его упрекают в аристократическом происхождении и ставят под сомнение искренность его чувств: арестованный «желая подчеркнуть свой патриотизм, хвалился тем, что при Старом порядке был узником Бастилии, хотя если бы он не принадлежал к аристократам, он бы наверняка получил иное наказание»; с этим утверждением нельзя не согласиться.
Его обвиняют в подписании спорных петиций; в стремлении воспользоваться своим положением присяжного революционного трибунала и обелить одного из врагов нации «под надуманным предлогом отсутствия вещественных доказательств»; еще его обвиняют в том, что «в частных беседах он постоянно приводит примеры из истории Греции и Рима с целью доказать невозможность установления демократического республиканского правления».
Последний пункт резюмирует все предыдущие: «и, наконец, если верить тому, что написано о нем в III томе «Английского шпиона» или в I томе «Списка так называемых бывших аристократов», человек этот во всех отношениях безнравственный, крайне подозрительный и недостойный проживания в обществе».
Похоже, что маска патриота не пришлась впору одутловатому лицу маркиза и дала трещины. Вспоминая о мелькнувшей в вихре революционных бурь тени де Сада, Шарль Нодье в своих «Воспоминаниях об эпохе Революции и Империи» пишет, что «в разговоре его и манерах, во всем его облике, без сомнения, ощущались следы былого изящества и утонченности». В глазах простонародья из секции Пик подобные качества, совершенно очевидно, были неуместны. Эрудиция и острый ум, постоянная апелляция к авторитету древних не могли не вызывать раздражения у санкюлотов. И наконец, извлеченное из затхлых архивов прошлое по-прежнему источало запах серы: человек «безнравственный», «недостойный проживания в обществе»; подобные заключения были сделаны на основании «Английского шпиона», пасквиля пятнадцатилетней давности и обличительных речей из «Списка бывших».
Вышеприведенные высказывания, основанные на сомнительных писаниях, вполне пришлись к месту, напомнив о прошлогоднем скандале, вызванном изданием романа «Жюстина, или Несчастья добродетели» - первой опубликованной книги Сада. (…)
…Мишле… в своей «Истории Французской революции» писал:
«Уходя с исторической сцены, общественные формации рождают чудовищ: Средние века породили знаменитого детоубийцу Жиля де Ре, Старый порядок – апостола преступления де Сада
Сколь же ужасно положение зарождающейся Республики, которая в необьятном хаосе рухнувшего старого мира вдруг обнаруживает этих ужасных рептилий. Фундамент прошлого покоится на гадюках и скорпионах». (…)
Итак, на повестке дня стояла добродетель. (…)
Робеспьер обрушивался не только на порок и распущенность нравов; по его мнению, источником этой порчи являлся присущий аристократам атеизм, достойный, на его взгляд, всяческого порицания.
Конечно, эти два человека не имели ничего общего, тем не менее они должны были знать друг друга, так как принадлежали к одной и той же секции, заседавшей на площади Вандом. Какое же отвращение должен был внушать сластолюбивый и тучный богохульник-маркиз этому добродетельному аскету, никогда не улыбавшемуся и поднимавшемуся к вершине власти, словно солдат, повинующийся приказу!
Некоторые речи, произнесенные в то время Неподкупным защитником народа кажутся адресованными непосредственно Саду, который уже с ранней юности ненавидел Бога, священников, и все, связанное с религией. Быть может, причина кроется в том, что его набожная мать уделяла ему гораздо меньше внимания, нежели своему возлюбленному Христу? Когда она удалилась в монастырь кармелиток, Саду было девятнадцать лет; во всех его сочинениях ненависть к церкви может сравниться только с ненавистью к матери.
Несколькими месяцами раньше Сад обеими руками аплодировал начатой Республикой дехристианизации Франции. (,,,)
Увлекшись комедией революции, Сад в своей «Петиции», зачитанной им перед трибунами Конвента 15 ноября 1793 г., скорее всего, зашел слишком далеко, иначе отчего спустя меньше месяца был подписан приказ о его аресте? Значит, он ошибся, допустил оплошность, громогласно заявив о своих взглядах, и открыто радуясь, что Бог, наконец-то умер, и философия возобладала над заблуждением? Просчитался, обрушившись на «никчемные игрушки бессмысленной религии», эти «священные безделушки, которые суеверие нагло всучивает легковерным слабакам»?
Мишле уверен, что Сад оказался слишком на виду. Изначально слово «лицемер» обозначало актера. На мой взгляд, Сад был дрянным актером: выходя на авансцену, он не мог довести спектакль до конца, потому что начинал принимать игру всерьез, а увлекшись, нес отсебятину: религия же всегда была главным объектом его нападок. Можно так же задаться вопросом, не вышел ли Сад незаметно для себя за рамки своей роли только потому, что его охватило неосознанное стремление оказаться водворенным на свое привычное место, то есть в оковы, в тюрьму? Так поступает ребенок, совершивший шалость для того, чтобы его наказали.
Снова слово Мишле:
"К концу 1793 г. Коммуна попыталась обосновать новый культ необходимостью морального очищения и объявила войну жрицам продажной любви, либертенам, непристойным книгам и прочей нечисти подобного рода, во множестве обретавшейся в Париже; вот тут-то и вспомнили об этом лицемере; его объявили подозрительным и арестовали".
Отрывки из книги : С. Брамли. Сад. Террор в будуаре. - М, 2003, стр. 17-22