[rosarosa]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[tes3m]

Когда я недавно перечитывала переписку Чайковского, мне показалось интересным то, что Надежда Павловна фон Мекк в письме к П.И.Чайковскому (11.6.1884) ссылалась на мнение Сен-Жюста. Она осуждала за неблагодарность неких людей (в связи с историей, не имеющей отношение к предмету нашего интереса) и написала, что Сен-Жюст хотел возвести неблагодарность в уголовные преступления, но "где же им понять такие высокие идеи". Я удивилась, так как в 1884 году вряд ли очень многие ссылались на авторитет Сен-Жюста. А в другом письме (27 января 1885) она пишет: "Не люблю я этих французов; я очень люблю Париж, но французов терпеть не могу, из всей французской нации я люблю только четырех человек, это George Bizet, Alphons Daude, Maximilien Robespierre и St-Just..."
Цитирую по изданию "П.И.Чайковский. Переписка с Н.Ф. фон-Мекк III1882-1890. Academia 1936"

@темы: Робеспьер, Сен-Жюст

---

[Miss_N]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[rosarosa]

31.07.2009 в 20:37

Пишет  Lucrezia di Borgia:

Увертюра из "Ca Ira"
По просьбе Miss_N кидаю видеоролик рок-оперы Р. Уотерса " Ca Ira", а именно увертюру. Не знаю, как на других, но на меня эта музыка произвела совершенно неизгладимое впечатление. Почему-то вызывает ассоциации с падающим ножом гильотины и ревом ликующей толпы. Жутко!
Идея создания оперы возникла во время празднования двухсотлетия французской революции, а само название "Ca Ira", это название революционной песни того времени. Либретто оперы, первоначально созданное на французском языке, было написано музыкантом Этьеном Рода-Жидем в соавторстве с женой Надин в 1989 году, а в 1997г. Р. Уотерс сделал перевод либретто на английский язык. В опере композитор показывает революцию с различных ракурсов - короля и королевы с их окружением, и противостоящих им революционеров, народа. Афро-карибский эпизод оперы переносит действие в рабовладельческие колонии Нового Света, где землевладельцы устроили мятеж против королевских губернаторов. Затем, действие снова возвращает зрителей в Европу, где Папа Римский осуждает, ставшие впоследствии знаменитыми, "Права Человека" Томаса Пэйна.
Известно, что в постановке было задействовано более 250 человек, в числе которых оркестр, труппа оперных певцов, академический хор, детский хор, балетная труппа, труппа каскадеров, акробатическая труппа. Необычная форма сцены, декорации, световые эффекты, роскошные костюмы присутствие животных - все это потрясало зрителей своей оригинальностью и размахом. Сильна в опере и режиссерская работа, выгодно подчеркивающая замысел композитора.

На фоне удивительно красочных зрелищных эффектов, музыкальная ткань шоу выглядит довольно скромно и даже несколько академично (стоит отметить, что Р. Уотерс не получил классического музыкального образования). Большое количество вокально-танцевальных номеров и спецэффектов роднит оперу с мюзиклом, но здесь отсутствует запоминающийся номер - хит, являющийся необходимым атрибутом мюзикла как жанра. В опере нет инструментария связанного с роковой музыкой, но присутствуют естественно сочетающиеся с общей звуковой палитрой записи реальных звуков пушечных выстрелов, гильотины. Следует отметить также, что композитор активно работает со стилистикой, вводя в музыкальную ткань разнородные, часто, полярно противоположные стилистические пласты, сопоставляя придворные танцы и Марсельезу, негритянские ритмы и хоралы.
Ну а теперь, собственно, и мои ассоциации с Мадам Гильотиной:

@темы: музыка

---

Пьер-Поль Прюдон

[Miss_N]

Пьер Прюдон родился 4 апреля 1758 года в небольшом городке Клюни (южная Бургундия, Франция) и был девятым сыном в семье резчика по камню. Позже он взял себе псевдоним Пьер-Поль Прюдон (имя Поль добавил в честь Питера-Пауля Рубенса).
В 1773 году приехал в Дижон, где поступил в Художественную школу, возглавляемую Франсуа Девожем, который познакомил его с творчеством художника Жана-Батиста Грёза и скульптора Эдме Бушардона. Оба мастера сыграли определенную роль в формировании молодого художника.
В 1780—1783 продолжил обучение в Париже, в Королевской академии живописи и скульптуры.
В 1784 году он получил Римскую премию . Лауреат премии получал возможность отправиться на учебу в Рим за счёт патрона премии. Прюдон путешествовал по Аппенинскому полуострову более четырех лет — в 1784—1789 годах. Значительное впечатление на художника произвели работы Леонардо да Винчи и Антонио да Корреджо.
По возвращении Прюдон поселился в Париже, зарабатывая на жизнь рисунками и миниатюрами. Свой первый серьезный заказ он получил в 1798 году — роспись потолка во дворце Сен-Клу .
После прихода к власти Наполеона много работает при новом дворе, ему покровительствует императрица Жозефина. Впрочем, и вторая жена Наполеона Мария-Луиза Австрийская заказывала картины у Прюдона.
Источник сюжетов многих произведений Прюдона – античная мифология. Его картины написаны в мягкой, изящной манере и отличаются тонкостью передачи настроения, хотя не всегда безупречны по технике исполнения. В его картинах и панно черты позднего классицизма сочетаются с унаследованными от французского искусства XVIII в. интимностью, грацией и живописной мягкостью; ряд произведений Прюдона, проникнутых эмоциональной экзальтацией (не лишённой иногда несколько манерной сентиментальности), предвосхищает настроения, свойственные живописи романтизма. Среди его произведений: «Невинность, предпочитающая Любовь Богатству» (Париж, Лувр), «Правосудие и Божественное Возмездие, преследующие Преступление», «Похищение Психеи» (обе 1808, Париж, Лувр) и «Сон Психеи» (Шантийи, музей Конде).
Прюдон был не только замечательным рисовальщиком (его многочисленные рисунки, выполненные мелом на цветной бумаге, хранятся в музее Конде в Шантийи и в Лувре), но также одним из лучших портретистов своего времени.
В рамках неоклассицизма живопись Прюдона тяготеет к лирическому началу, в противовес героическому стилю Жака Луи Давида.
Умер Прюдон в Париже 14 февраля 1823.

По материалам Википедии.

Мой комментарий:
О жизни художника в период Революции ничего более конкретного мне узнать пока не удалось ( например, о его политических убеждениях, или обстоятельствах написания портрета Сен-Жюста). Надеюсь, что еще раскопаю что-нибудь в библиотеке.
Галерея:
Невинность, предпочитающая Любовь Богатству


Портрет Жозефины из Лувра:


Еще Жозефина:


Триумф Бонапарта:


Римский король (фрагмент):


Портрет Сен-Жюста:


Портрет Талейрана:


Портрет графа Остермана-Толстого:

@темы: живопись

---

День взятия Бастилии

[tes3m]

 undel в этот день поместила у себя это:

Vive La France!
Прекрасная музыкальная тема из фильма "Французская революция"

@темы: музыка

---

[Эльвюна]

Несколько картинок на тему революции в моде.

Louis Alexandre Eustache Loursay "Les Incroyables", 1795


"1793 meets 1774"


"Контраст силуэтов"

@темы: живопись

---

Предисловие к "Кромвелю" (Виктор Гюго)

[tes3m]

pay.diary.ru/~azaroton-oikon/p63774186.htm?from...
 FleetinG_ пишет: "... одному из манифестов романтиков и подавно прямая дорога в мою коллекцию предисловий. Тем более, что в Сети предисловие Виктора Гюго к драме "Кромвель" с ходу не ищется. Саму драму история схоронила, а вот предисловие осталось и меня лично до сих пор радует..."
Как пишут другие, этого текста больше нигде в сети не отыскали, даю тут ссылку.

@темы: литература, романтизм

---

Клод Верлинд

[tes3m]

Я давно искала одного художника, картины которого, посвященные Великой Французской Революции, видела в "Фигаро"(кажется) лет 15 тому назад. Вот мне кажется, одну из них я узнаю:

Вот тут она еще больше:марионетки
Но там было несколько картин. Тоже с марионетками, тоже мрачно, сюрреалистично и зло по отношению к революционерам. Это не соответствует моему отношению к ним, но картины чем-то привлекли. Помню гильотину и Марата. Жаль, что не нашла тех, других работ.
Галерея Клода Верлинда.

@темы: Робеспьер, живопись

---

О ликах ВС.

[Miss_N]

Год назад я спрашивала у ЖЖ- френдессы m-lle Anais, как же все-таки изображали Верховное Существо? Очень заинтересовал меня этот вопрос
Вот результат ее исследований:
mlle-anais.livejournal.com/116002.html?view=126...

А одну картинку я перепощу сюда:



Я почитала немного книгу А. Олара "Культ Разума и культ Верховного Существа". Оказывается, после смерти Робеспьера декрет о культе ВС никто не отменял. Но никто больше и не упоминал о праздниках, посвященных ему. Декрет игнорировали, как будто его и не было. Такова судьба детища Робеспьера.
А сейчас о нем напоминает только чудом сохранившаяся надпись на фронтоне некоторых церквей: "Французский народ признает Верховное Существо и бессмертие души":

---

О Шарлотте Корде.

[Miss_N]

Некоторые отрывки из книги Е. Морозовой "Шарлотта Корде".



В сущности, вся короткая биография Шарлотты Корде, вплоть до роковой недели, каждый день которой стал ступенью, ведущей на вершину славы и бессмертия, соткана из сплошных предположений. "О ней сохранилось весьма мало исторических данных. Она появляется на сцене истории подобно метеору и так же быстро исчезает от ослепленных взоров зрителя. Весь духовный образ ее облечен таинственностью, делающей ее неотразимо привлекательной", - утверждает Н. Мирович в романтической биографии Шарлотты Корде. Современники, оставившие воспоминания о Шарлотте, писали о ней, находясь под влиянием совершенного ею подвига, а потому невольно подчеркивали те черты ее характера, которые, на их взгляд, предвещали ее будущую героическую жертву. А при жизни Шарлотты о ней наверняка судили и рядили точно так же, как о ее подругах, и перешептывались за ее спиной, гадая, отчего такая красивая девушка никак не выйдет замуж. Возможно, жалели ее как бесприданницу, возможно, называли синим чулком - из-за пристрастия к серьезному чтению. Пишут, что она сама шила платья и даже собственноручно вышила свою амазонку из белого сукна. Однако относительно ее умения одеваться высказывали сомнения. Говорят, она любила строгие серые платья (влияние монастыря). Мадам де Маромм вспоминает :"Моя матушка решила привить ей хороший вкус, и мне нередко приходилось преодолевать сопротивление Шарлотты, когда я хотела причесать ее и украсить ее волосы лентами. Матушка лично выбрала фасон ее платьев, и в них мадемуазель д'Армон совершенно преобразилась, несмотря на то, что она по-прежнему не уделяла должного внимания своей внешности".
(...) Несмотря на привлекательную внешность, Шарлотта не интересовалась противоположным полом, и, как писала в своих воспоминаниях мадам де Маромм, "ни один мужчина никогда не произвел на нее ни малейшего впечатления; мысли ее витали совсем в иных сферах (...) она менее всего думала о браке". В монастыре Шарлотта имела возможность познакомиться с молодым человеком по имени Луи Гюстав Дульсе де Понтекулан, племянником <настоятельницы монастыря> мадам де Понтекулан. Будущий депутат Законодательного собрания и Конвента (от департамента Кальвадос) обратил внимание на новую пансионерку, поразившую его своей кротостью и серьезностью. Не обладавшая ни каплей женского кокетства, всегда сдержанная и спокойная, девушка читала только серьезные философские труды и мягко, но твердо отвергала романы, а тем более фривольные сочинения. Беседу она поддерживала только на возвышенные темы, но больше всего любила слушать, как молодой человек рассказывает настоятельнице и ее близкому окружению о том, что происходило за стенами аббатства. "Она кажется ужасно одинокой", - сказал однажды Дульсе де Понтекулан о Шарлотте.

(...)Жизнеописание Шарлотты Корде — это лишь маленькая часть истории Французской революции, где политика, этика, мораль и чувства, сплетенные воедино, получили трагическую развязку. Последствия убийства Марата оказались совершенно иными чем те, на которые рассчитывала Шарлотта — террор в стране стал государственной политикой.
Возможно, именно в этот день Шарлотта сердцем почувствовала, что удар, который она собиралась нанести, обернется не только против нее самой, но и против ни о чем не подозревавших людей. И возможно, именно эти мысли побудили ее написать свое «Обращение к французам, друзьям законов и мира», чтобы все знали твердо: она сама, одна, не посвящая никого в свои планы, решила убить чудовище.
«Доколе, о несчастные французы, вы будете находить удовольствие в смутах и раздорах? Слишком долго мятежники и злодеи подменяют общественные интересы собственными честолюбивыми амбициями; почему же вы, жертвы их злобы, хотите уничтожить самих себя, дабы на руинах Франции была установлена желанная им тирания?
Повсюду вспыхивают мятежи, Гора торжествует благодаря преступлению и насилию, несколько чудовищ, упившихся нашей кровью, руководят этими отвратительными заговорами… Мы готовим нашу собственную погибель с гораздо большим рвением и энергией, нежели когда-то трудились во имя завоевания свободы! О, французы, еще немного времени, и от вас останется одно лишь воспоминание!
Возмущенные департаменты движутся на Париж, огонь раздора и гражданской войны уже охватил половину этого огромного государства; однако есть еще средство потушить сей огонь, но применять его надо немедленно. И вот Марат, самый гнусный из всех злодеев, одно только имя которого уже вызывает перед глазами картину всяческих преступлений, пал от удара мстительного кинжала, сотрясая Гору и заставляя бледнеть Дантона, Робеспьера и их приспешников, восседающих на сем кровавом троне в окружении молний, удар которых боги, мстящие за человечество, отсрочили только для того, чтобы падение их стало еще более громогласным, а также устрашить всех, кто попытался бы, следуя их примеру, построить свое счастье на руинах обманутых народов!
Французы! Вы знаете своих врагов, вставайте! Вперед! И пусть на руинах Горы останутся только братья и друзья! Не знаю, сулит ли небо нам республиканское правление, но дать нам в повелители монтаньяра оно может только в порыве страшной мести… О, Франция! Твой покой зависит от исполнения законов; убивая Марата, я не нарушаю законов; осужденный вселенной, он стоит вне закона. Какой суд станет судить меня? Если я виновна, значит, был виновен и Алкид, истребляя чудовищ…
О, друзья человечества, вы не станете жалеть дикого зверя, упившегося вашей кровью, а вы, печальные аристократы, с которыми столь сурово обошлась революция, тем более не станете жалеть его, ибо у вас с ним нет ничего общего.
О, моя родина! Твои несчастья разрывают мне сердце; я могу отдать тебе только свою жизнь! И я благодарна небу, что я могу свободно распорядиться ею; никто ничего не потеряет с моей смертью; но я не последую примеру Пари и не стану сама убивать себя. Я хочу, чтобы мой последний вздох принес пользу моим согражданам, чтобы моя голова, сложенная в Париже, послужила бы знаменем объединения всех друзей закона! И пусть шатающаяся Гора увидит свою погибель, написанную моей кровью! Пусть я стану последней их жертвой, и пусть отмщенный мир признает, что я оказала услугу человечеству! Но даже если на мое поведение посмотрят иначе, меня это не волнует.

А удивит ли мир великий подвиг тот,

Быть может, восхитит, быть может, ужаснет, -

Мой дух не возмутит потомков приговор,

Все безразлично мне: и слава, и позор.

Свободный человек от века - гражданин,

Ничто мне не указ, велит лишь долг один.

Итак, вперед, друзья: свобода или смерть!

Моих родных и друзей не должны привлекать к ответственности, так как я никого не посвящала в свои планы. Прилагаю к этому воззванию свидетельство о своем крещении, дабы показать, на что способна самая слабая рука, ведомая исключительно самоотверженностью. Если мой замысел не удастся, французы! Я показала вам дорогу, вы знаете своих врагов; поднимайтесь! Идите вперед! Разите!»
Что делала Шарлотта в тот душный июльский день? Вряд ли она еще раз выходила в город – Париж интересовал ее только как место, где она должна отыскать Марата и в последний раз в его и своей жизни посмотреть ему в глаза. Тем более, что встала она на заре, а для задуманного ей нужны силы. И Шарлотта вновь рано ложится спать. Пока она писала свое обращение, она поняла: Чудовище должен сразить кинжал Брута!
К этому времени Шарлотта уже знала, что Марат почти месяц не покидает дома из-за обострившейся накожной болезни. Из-за отвратительных струпьев, покрывших его тело, Друг народа практически не вылезал из медной ванны в форме сапога, поперек которой лежала широкая гладкая доска, которую он использовал вместо письменного стола. На этой доске он делал свою газету, где призывал народ повышать бдительность и беспощадно рубить головы заговорщикам. К нему уже приходила делегация от клуба Кордельеров, и он сказал им: «Мое единственное желание – иметь возможность при последнем вздохе заявить: «Отечество спасено». Эти же слова прозвучат на процессе по делу об убийстве гражданина Марата гражданкой Шарлоттой Корде.
В отчете о посещении Марата депутацией из Якобинского клуба один из ее делегатов, видимо, пораженный зрелищем работающего в ванне Марата, написал: «Это не простая болезнь… Это много патриотизма, сжатого, втиснутого в небольшое тело; неистовое напряжение патриотизма, возбуждаемого со всех сторон, его убивает». Вот такая болезнь – избыток патриотизма… Причины для такой необычной болезни у Марата были: после падения жирондистов популярность его в Конвенте пошла на убыль: его слушали, но не внимали. Парижская чернь по-прежнему была готова носить его на руках, но охотнее раскупала «Папашу Дюшена»; площадной язык этой газеты оказался ей ближе. «Публицист французской республики» приходилось все больше распространять, нежели продавать, несмотря на невысокую цену. В результате типографские расходы съедали почти все депутатское жалование Марата, в то время как он был искренне убежден, что закрытие его газеты станет настоящим бедствием для патриотов. Воистину, патриотическая болезнь… Но, похоже, печальный исход болезни Марата якобинцы встретили бы с облегчением: несмотря на общность взглядов с Робеспьером, Марат всегда видел вокруг только врагов, и уже намекал, что кумир революции рвется к личной власти. Неподкупный не прощал своим врагам, а в Марате он давно угадал угрозу для себя.
13 июля Шарлотта, по привычке, встала рано, и, надев привезенное с собой свежее платье из светлого канифаса в полоску, булавками прикрепила под корсажем «Воззвание к французам» и свое свидетельство о крещении. Затем, надев высокую шляпу и украсив ее зелеными лентами, она отправилась в сад Пале-Эгалите, бывший Пале-Рояль, где, как сказали ей вчера, она сможет купить нож. Идти было недалеко, поэтому, придя в сад, она села на скамью и стала ждать, пока в семь часов не начали открываться окна расположенных в галерее лавок. У раннего разносчика она купила за два су брошюру, где рассказывалось о казни 9 граждан Орлеана, покушавшихся на жизнь комиссара Конвента Леонара Бурдона. Все обвиняемые взошли на эшафот в красных рубашках отцеубийц: покушаясь на депутата, они покусились на отца народа. На самом деле почти все обвиняемые никогда не видели Бурдона. Возвращаясь в поздний час после бурной оргии, этот посланец Конвента был задержан патрулем, оказал сопротивление, а утром, проспавшись, представил ночное происшествие как покушение на избранника народа. Разумеется, ему поверили на слово.
Подождав немного, Шарлотта направилась к скобяной лавке Бадена, расположившейся под номером 177, и за сорок су купила там обычный кухонный нож в шагреневых ножнах. Спрятав нож в карман платья, она вышла из Пале-Рояля и по улице Круа-де-Пти-Шан направилась к площади Виктуар Насьональ? где находилась стоянка фиакров. Немного походив кругами, чтобы скоротать время, она часов около девяти подошла к одному из возниц и попросила доставить ее к Марату. Но оказалось, что кучер не знает его адреса. «Так узнайте его!» - воскликнула Шарлотта. Кучер справился у своих товарищей, и те сообщили ему, что гражданин Марат живет на улице Кордельеров, 30. Шарлотта села в фиакр, и пока экипаж ехал по улицам, переезжал Новый мост и катил по длинной, убегающей вверх улице Кордельеров, она незаметно переложила нож из кармана за корсаж и прикрыла его косынкой.

Прочь, страхи ложные, пустые сожаленья,

Прочь, недостойное души моей смущенье!

Марат жил в квартире, снятой его подругой Симоной Эврар, в добротном старом доме, известном как особняк Каора. В маленьком дворике, отгороженном от улицы решетчатыми воротами, в углу располагался колодец. «Направо шла каменная лестница с железными коваными перилами; описывая полукруг, она вела на каменную площадку, выходившую двумя окнами во двор. Здесь была дверь Марата, у которой вместо шнурка для звонка висел железный прут с ручкой. Рядом с этой дверью в стене было проделано окно, через которое свет проникал в кухню». Во двор можно было проникнуть либо через ворота, либо через лавочку консьержки, Мари-Барб Пен. Отпустив фиакр, Шарлотта уверенным шагом подошла к двери, открыла ее и сразу же, не дожидаясь расспросов гражданки Пен, спросила, где живет гражданин Марат. «На втором этаже», ответила консьержка, и тут же добавила: «Только гражданин Марат очень болен и никого не принимает». Но посетительница уже не слушала ее; пробежав через двор, она взлетела по лестнице и толкнула железный прут, издавший при падении громкий лязгающий звук. Из двери выскочила молоденькая девушка, Жанетта Марешаль, кухарка в доме Марата. После знакомства с Симоной Друг народа жил в окружении женщин: кроме Симоны, в квартире проживала ее сестра Катрин и сестра Марата Альбертина. В тот печальный день Альбертина отсутствовала; впоследствии, когда она вспоминала о кончине своего обожаемого брата, ей казалось, что если бы она в тот день случилась дома, коварная аристократка ни за что не проникла бы к Марату.
Шарлотта попросила пропустить ее к гражданину Марату: она специально приехала из Кана, чтобы сообщить Другу народа о готовящемся там заговоре. Жанетта в растерянности: она знала, что Марат не принимает, но вдруг ради разоблачения заговора он изменит свое решение? Пока она топталась, не зная, что ответить, вышла Симона и твердо и решительно отказала просительнице в приеме. По ее тону Шарлотта поняла, что спорить бессмысленно. Но ей во что бы то ни стало надо войти, и она кротким голосом спросила, «когда ей лучше прийти еще раз.». Симона по-прежнему категорична: «Когда Другу народа станет лучше, мы не знает. Поэтому вам нет нужды возвращаться.»
Опечаленная, Шарлотта вышла на улицу и уныло побрела, куда глаза глядят. Потом, спохватившись, что не запомнила дорогу, взяла фиакр и вернулась в гостиницу. Или все же она добралась пешком, расспрашивая прохожих?
Шарлотта Корде стала символом борьбы с тиранией и образцом гражданского мужества. Но можно ли считать убийство подвигом, даже если это убийство тирана?.. Судьба этой девушки вдохновляла многих драматургов, художников и поэтов, ибо поступок ее вызывал – и по-прежнему вызывает – вечный вопрос: где граница дозволенного в борьбе добра и зла?
На суде гражданка Пен скажет, что днем Шарлотта приходила еще раз, ближе к полудню, - наверное, понадеявшись, что консьержки не будет на месте. Но ей не удалось обмануть бдительность гражданки Пен: консьержка выпроводила назойливую посетительницу вон и старательно заперла за ней дверь. Однако многие биографы полагают, что этот дневной визит полностью выдуман консьержкой, пытавшейся оправдаться за то, что она впустила убийцу в дом.
Прибыв в гостиницу еще до полудня, Шарлотта решила написать Марату письмо – быть может, прочитав его, он велит своим женщинам пропустить ее? От хозяйки гостиницы она узнала, что в Париже имеется специальная городская почта, которая каждые два часа за два су разносит письма адресатам. Попросив перо, чернила и бумагу, девушка написала записку:

Париж, 12 июля, 2-й год Республики

«Гражданин, я приехала из Кана. Ваша любовь к отечеству дает мне основание предполагать, что вам интересно будет узнать о печальных событиях в этой части республики. Я прибуду к вам около часа пополудни. Соблаговолите принять меня, уделить мне несколько минут, и я доставлю вам возможность оказать большую услугу Франции.» Обращение на «вы» вместо братского республиканского «ты» выдавало в Шарлотте аристократку, воспитанницу Старого режима, но мадемуазель Корде об этом не думала. Она так взволнована, что даже забыла написать обратный адрес. Фейяр отнес письмо на почту, а когда вернулся, Шарлотта попросила его вызвать в ней в номер парикмахера. Говоря об этом, многие биографы вновь находят у Шарлотты сходство с Юдифью, которая, отправляясь к Олоферну, надела лучшие свои одежды. Но Юдифи предстояло обольстить свою жертву, Шарлотта же ни о чем таком не думала. Возможно, она хотела скоротать время. Возможно, хотела в последний раз почувствовать себя женщиной. Возможно, решила предстать перед Всевышним во всей своей неброской красоте. Простительное мелкое тщеславие. Вскоре явился восемнадцатилетний парикмахер Персон. Он завил кудри Шарлотты на маленькие щипчики, уложил их в замысловатую прическу и украсил волосы зелеными лентами. Быть может, отдав предпочтение лентам цвета надежды, Шарлотта решила, что не только совершит задуманное, но и сумеет спастись? После осуждения Шарлотты Корде Конвент запретил носить зеленые ленты - чтобы не напоминали об убийце Марата.
Время шло, а взволнованная Шарлотта не знала, что и думать: получил ли гражданин Марат ее письмо или не получил? Он не захотел ответить? (о том, что она не указала обратный адрес, она не помнила). Или ответил, но ответ не дошел до нее? Время шло. Шарлотта не могла думать ни о чем другом. Третий день на исходе, а она так и не приблизилась к своей цели. Она решили написать еще одну записку и самой отнести ее Марату, получив, таким образом, предлог проникнуть сквозь заслон окружавших Друга народа церберов в женском обличье. На этот раз мадемуазель Корде пошла на хитрость и стала «давит на жалость»:

«Париж, 12 июля.Марат, я писала вам сегодня утром. Получили ли вы мое письмо? Наверное, не получили, ибо в вашем доме меня принять отказались. Надеюсь, что вы удостоите меня беседой. Повторяю: я приехала из Кана, и во имя спасения Республики хочу доверить вам важные секреты. Меня преследуют за приверженность делу свободы. Я несчастна, а потому имею право на вашу защиту.»Сунув записку в карман, она оглядела себя в зеркало, и , так как день был жаркий, она, скорее всего, надела свежую нижнюю юбку (а не платье, как пишет часть биографов, ибо сменное платье она взяла с собой всего одно, и надела его еще утром, ибо уже утром надеялась совершить задуманное). Поправив булавки, которыми подколоты «обращение к французам» и свидетельство о крещении, она опустила за корсаж нож в ножнах, а сверху прикрыла вырез розовой косынкой. Второй раз за день Шарлотта отправилась на площадь Виктуар Насьональ, наняла экипаж и поехала на улицу Кордельеров, 30. Она записала адрес Марата, и теперь сама назвала его кучеру. Около половины восьмого вечера Шарлотта вышла из фиакра возле знакомого дома и уверенным шагом направилась к привратницкой. Консьержки на месте не оказалось, и девушка беспрепятственно поднялась по лестнице и взялась за дверной молоток. Дверь ей открыла Жанетта Марешаль; она, без сомнения, узнала утреннюю посетительницу. Помня, что просительнице отказали самым решительным образом, Жанетта растерялась, увидев ее вновь, а Шарлотта, воспользовавшись ее замешательством, проскользнула в прихожую, где в это время сидела гражданка Пен и занималась тем, что складывала только что принесенные из типографии газетные листы. Консьержка тоже узнала утреннюю посетительницу, но окружавшие ее пачки листов помешали ей немедленно вскочить и преградить назойливой гражданке путь. Из темной прихожей дверь вела в узкую столовую с окнами во двор. Приоткрытая дверь слева позволяла разглядеть кухню, подле которой располагалась ванная. Окна этих комнат также смотрели во двор. На улицу выходили два окна гостиной,, небольшой спальни и рабочего кабинета. Окна гостиной были из дорогого богемского стекла. В распахнутую дверь виднелись нарядные трехцветные обои, расписанные революционными эмблемами. Увидев столько дверей, Шарлотта растерялась: она думала, что если ей вновь станут преграждать путь, она оттолкнет бдительного стража с дороги, бросится в комнату и нанесет удар. Но когда комнат много, куда бежать? В это время в квартиру вошли двое: молодой человек по имени Пиле, доставивший счета из типографии, и комиссионер Лоран Ба с кипой бумаги для издания газеты. Судя по тому, что их пропустили беспрепятственно, они были своими в этом доме. Пилле незамедлительно проследовал в ванную, Ба отправился относить бумагу. Решив воспользоваться присутствием новых людей, а также тем, что дверь в комнату, куда проскользнул Пиле, прикрыта неплотно, Шарлотта заговорила так громко, словно вокруг нее собрались исключительно глухие. «Гражданки, я приехала из Канна, чтобы сообщить другу Марата важные секретные новости. Мне совершенно необходимо повидать его. Я написала ему письмо. Скажите хотя бы, получил ли он его?» - «Откуда мне знать», - проговорила консьержка; выбравшись, наконец, из окружения газетных листов, она всей своей корпулентной фигурой преграждила проход Шарлотте. Появился Пиле, и Шарлотта заговорила еще громче: «Вот, передайте записку гражданину Марату! Мне непременно надо его увидеть!» Не зная, как поступить, Жанетта улизнула в кухню, а ее место заступила Симона Эврар, также узнавшая утреннюю посетительницу. Привлеченный шумом голосов, Марат громко осведомился, что происходит. Взяв с недовольным видом записку, Симона отправилась в ванную. Вскоре она вернулась и знаком велела Шарлотте следовать за ней. Пропустив посетительницу вперед, Симона закрыла за ней дверь. Шарлотта очутилась в маленькой комнате с каменным полом. От неожиданности или же от волнения Шарлотта утратила дар речи. Комната, куда ее привели, действительно, выглядело странновато. На стене, оклеенной светлыми обоями с колоннами, не сочетавшимися с темным камнем пола, висела карта разделенной на департаменты Франции, рядом пара пистолетов, а вверху алела надпись: «СМЕРТЬ». Посреди комнаты стояла железная ванна в форме сапога с положенной поперек доской, на которой стояла чернильница с пером и лежала стопка гранок. Вокруг ванны были разбросаны газеты. А в ванне, откуда явственно доносился запах серы, сидел маленький сухой человечек с черными глазами на свинцово-сером лице. Голова его была обмотана грязной белой тряпкой, наподобие тюрбана, из-под которого выбивались несколько слипшихся прядей. В руке, обтянутой желтоватой нечистой кожей, он держал записку Шарлотты. Какое-то время и мстительница, и жертва приглядывались друг к другу. Выдержать испытующий, проницательный и колючий взор Марата мог не каждый. Марат же, давно не видевший таких красивых и элегантных девушек, на миг даже позабыл о заговорах и бдительности; он не всегда оставался нечувствительным к женской красоте.В ванную вновь вошла Симона Эврар. Одни говорят, что гражданка Эврар решила на всякий случай унести из комнаты стоявшую на подоконнике тарелку с ужином Марата (мясо, рис, мозги), чтобы посетительница не могла бросить туда яд. Другие, напротив, считают, что она вошла, влекомая исключительно ревностью. Симона спросила, сколько кусочков белой глины размешать Марату в миндальном молоке: такое лекарство доктор Марат прописал себе сам и принимал его ежедневно. Услышав в ответ, что лишний кусочек глины всегда можно удалить, она взяла тарелку и удалилась. За те минуты, что она разговаривала с Маратом, Шарлотта, наконец, взяла себя в руки, сосредоточив все внимание на предстоящем ударе. Ни о чем ином она не может, не разрешает себе думать, иначе она никогда не сразит чудовище. Словно часовой механизм, она четко отвечает на вопросы Марата, но когда он приказывает ей назвать фамилии, в ней вдруг что-то надламывается, и она начинает запинаться: вдруг ее слова принесут смерть канским изгнанникам? Но и у Марата происходит запинка: он шарит руками по доске, потом вытягивает из-под стопки газет клочок бумаги, и обмакнув перо в чернила, записывает фамилии. «Не волнуйтесь, гражданка, - скрипучим голосом произносит он, не глядя на нее, - называйте всех, мы всех отправим на гильотину!» Шарлотта выхватывает из-за корсажа нож и по самую рукоятку вонзает его во впалую грудь сидящего в ванне человека. В ужасе от содеянного она выдергивает нож и отбрасывает его в сторону.
Если бы Шарлотта чувствовала себя убийцей, она смогла бы выпрыгнуть в окно и убежать, прежде чем ее бы начали искать. Но великий Корнель сказал: «Кто справедливо мстит – не может быть наказан». И она твердым шагом вышла в коридор. Вслед из ванной донесся слабый голос: «Ко мне, моя дорогая, на помощь!»
…13 июля, в день, когда Шарлотта вонзила кинжал в грудь Марата, армия федералистов под командованием генерала Вимпфена потерпела поражение при Верноне от республиканских войск. Но мадемуазель Корде об этом не узнала, как не узнала она, что после поражения Вимпфена объявленные вне закона депутаты, укрывавшиеся в Кане, спешно покинули город.

@темы: литература

---

"Инфернальный супруг"

[Commissar Paul]

Граждане, подскажите, какой слэшер кто придумал называть Сен-Жюста "инфернальным супругом" Робеспьера? Откуда есть пошло это выражение?

@темы: Робеспьер, Сен-Жюст

---

Еще одно несправедливое мнение о Робеспьере. Грустно такое читать.

[tes3m]

"Известный британский историк Саймон Сибаг Монтефиоре опубликовал книгу "Чудовища" ("Monsters") – о самых знаменитых преступниках в истории человечества. Её подзаголовок: "История самых отвратительных мужчин и женщин". Это сто один занимательный литературный портрет злодеев, преступивших границу добра и зла. Автор рассказывает о них в хронологическом порядке, начиная с античных времен и до наших дней.
Некоторые чудовища убивали членов своей семьи, другие приказывали убивать миллионы невинных. Одни были маньяками, другие – обожаемыми государственными деятелями. В этом списке разномасштабных убийц Нерон и Калигула, Тамерлан и английский король Генрих VIII, Лукреция Борджиа и Джек Потрошитель, Робеспьер и Гиммлер, Гитлер и Сталин, Пол Пот и Мао Цзэдун. Завершается книга портретами Слободана Милошевича и Усамы бин Ладена....Можно ли считать, что чудовища, выведенные в книге Монтефиоре, обладали особой предрасположенностью к злу, были выродками рода человеческого? Или же, как считает Ханна Арендт, даже масштабное зло банально и нередко его совершают самые обычные люди?
Барри Форшоу склоняется к мнению, что нужно всё же обладать особым типом личности, чтобы совершить зло вселенского масштаба...
" 17.04.2009 16:25 Вся статья "Радио Свобода"

@темы: Робеспьер

---

[Эльвюна]

Fabre d’Églantine "Il pleut, il pleut, bergère"


Il pleut, il pleut, bergère,
Presse tes blancs moutons,
Allons sous ma chaumière,
Bergère, vite, allons.
J'entends sur le feuillage
L'eau qui tombe à grand bruit ;
Voici, voici l'orage,
Voici l'éclair qui luit.

Bonsoir, bonsoir, ma mère,
Ma sœur Anne, bonsoir !
J'amène ma bergère
Près de nous pour ce soir.
Va te sécher, ma mie,
Auprès de nos tisons.
Sœur, fais-lui compagnie ;
Entrez, petits moutons.

Soupons: prends cette chaise,
Tu seras près de moi ;
Ce flambeau de mélèze
Brûlera devant toi :
Goûte de ce laitage ;
Mais tu ne manges pas ?
Tu te sens de l'orage ;
Il a lassé tes pas.

Eh bien, voici ta couche ;
Dors-y jusques au jour ;
Laisse-moi sur ta bouche
Prendre un baiser d'amour.
Ne rougis pas, bergère :
Ma mère et moi, demain,
Nous irons chez ton père
Lui demander ta main.

Автором музыки был Луи-Виктор Симон, а впервые песенка прозвучала в 1780 году в оперетте "Лаура и Петрарка".
Найти мп-3 мне пока что не удалось, зато нашла вот такое видео, урок для начинающих учить французский арабов.
www.youtube.com/watch?v=-RzGghTpHeg

На мотив незабвенной "Пастушки" также поется вот эта военно-патриотическая песня:

Frères, Courons aux Armes!

Frères, courons aux armes!
L'Empire est en danger.
Dans ces moments d'alarmes,
Courons le dégager.
Tous bouillants d'énergie,
Tous fiers de nos succès,
Prouvons à la patrie
Que nous sommes Français.

Lancés dans la carrière,
De nos chefs belliqueux,
D'une noble poussière
Couvrons-nous à leurs yeux.
L'amant de la victoire,
De courage enflammé,
Pour voler à la gloire
Naît soldat tout armé.

Des enfants de la Grèce
Possédant la valeur,
À leur active addresse,
Joignons la vive ardeur.
De nos lois tutélaires,
Joignons, pour le maintien,
Aux vertus militaires,
Celles du citoyen.

Qu'un même amour nous lie,
Qu'il confonde nos coeurs.
De la honteuse envie,
Etouffons les fureurs.
Le franc-guerrier qu'on aime,
Le vrai soldat héros,
Doit être noble, même
Jusque dans ses défauts.

Qu'enchaînés sans contrainte
Par son noeud le plus beau,
De nous, l'amitié sainte
Ne forme qu'un faisceau.
Des trames les plus noires,
Sûrs de triompher tous,
Les plus grandes victoires
Seront des jeux pour nous.

Si la Ligue infernale
Que nous allons punir,
Par sa lâche cabale
Pouvait nous désunir,
Nos meilleurs patriotes,
Dans cet affreux revers,
N'auraient plus aux despotes
Qu'à mendier des fers!

Contre une absurde crainte,
Que vous me rassurez!
Tous, vous portez l'empreinte
Des sentiments sacrés
Que fait briller le Sage,
Le soldat exalté,
Fier enfant du courage,
Dot de la liberté.

Espérance chérie
De l'Empire français,
Déjà de la patrie
Vous comblez les souhaits.
Qu'honorant de Turenne
Et l'habit et l'État,
Chacun de vous devienne
Fabert ou Catinat.

@темы: музыка, литература

---

Опера У. Джордано и подлинная история Андре Шенье

[rosarosa]

"Когда великая нация, состарившись в заблуждениях и праздности, устаёт от долгого летаргического сна и посредством справедливого и законного восстания обретает свои права, а также разрушает порядок, который лишал её этих прав, то она не может сразу же утвердиться и прийти в спокойное состояние при Новом порядке, который должен следовать за Старым".
Так, спокойно и велеречиво, в академическом стиле, свойственном публицистике раннего этапа Великой французской революции, формулировал свои мысли Андре Шенье – поэт, мыслитель и жертва той самой свободы, за которую он ратовал пером и делом.
Родившийся в Константинополе сын богатого французского коммерсанта к началу революции уже не мальчик, но муж – ему 27 лет. Для той эпохи – возраст зрелости и великих свершений.
Четверо братьев Шенье избирают в чём-то схожие карьеры. Константин и Мари-Жозеф – литераторы, Андре – поэт и журналист, Совер – офицер. Вставшая на дыбы и припустившая галопом жизнь страны после 1789 года то разводит их, то сводит вместе. Спокойствию, научным занятиям, неспешному быту сыновей обеспеченного семейства приходит конец.
Подъялась вновь усталая секира
И жертву новую зовёт.
Певец готов; задумчивая лира
В последний раз ему поёт.
Заутро казнь, привычный пир народу;
Но лира юного певца
О чём поёт? Поёт она свободу:
Не изменилась до конца.
Эти строки Пушкина навсегда утвердили в нашем сознании представление об Андре Шенье, как о романтической фигуре, поэте, павшем жертвой революционных эксцессов. Правда, "юному певцу" в год гибели уже 32 года, и лира его в гораздо большей степени публицистическая, чем поэтическая.
С 1790 года, когда триумфальные восторги по поводу национального единения выветриваются и революция входит в крутое пике социальных разногласий, приближаясь к гражданской войне, Шенье неустанно выступает в многочисленных тогдашних газетах и листках с позиций либеральных. Он не очень доверяет "Его Величеству Народу", опасается, что тирания масс и вождей-демагогов будет пострашнее тирании Бурбонов, настаивает на революционном лидерстве третьего сословия. Он ядовито напоминает: в разрушенной Бастилии обнаружили пятерых узников, трое их которых были вполне довольны своей жизнью и на свободу не хотели, один был умалишённый, и лишь один обрадовался свободе, но его уронила и случайно растоптала толпа освободителей, когда несла на руках по улице...
Уже с июля 1792 года имя Шенье – в проскрипционных списках "врагов и подозрительных". С установлением якобинской Республики в конце сентября 1792 года он вынужден скрываться.
Узнав о суде Конвента над королём, начавшемся в декабре 1792 года, Шенье помещает в журнале "Французский Меркурий" цикл статей, в которых доказывает, что статус Конвента и Конституция не позволяют судить короля, позволяют лишь отрешить его от власти. Эти статьи – смертный приговор самому себе.
Шенье мог бы отсидеться в Версале, где у него были друзья и покровители. Тем не менее летом 1794 года он появился в Париже, сразу же был арестован и препровождён в тюрьму Сен-Лазар. Далее: высосанное из пальца обвинение в "тюремном заговоре", комедия суда длительностью в две минуты...
Андре Шенье гильотинировали 25 июля 1794 года, за два дня до термидорианского переворота и падения диктатуры Робеспьера.
Мог ли он выжить? Вряд ли. В ночь на 28 июля, уже после переворота, в тюрьмах Консьержери и Сен-Лазар были по инерции казнены 80 человек...
И все-таки основной акцент мне бы хотелось сделать на оперу У. Джордано " Андре Шенье", премьера которой с триумфом прошла в 1896 году.
Действие первое.
Зала в замке графини де Куаньи. Зимние сумерки. Под руководством дворецкого слуги торопятся закончить приготовления к предстоящему балу. Жерар, один из слуг графини, громко высказывает свою ненависть к высшему свету. Дворецкий недоволен прислугой, и в особенности Жераром, который заразился идеями энциклопедистов, и в сердцах распекает всех слуг. Наконец, приготовления окончены, и вся прислуга, за исключением Жерара, расходится. Появляется дряхлый старик, отец Жерара, с тяжёлой ношей на плечах. Жерар возмущается жестокосердием господ, взваливших на отца непосильный труд. Негодуя на свою холопскую ливрею, он уходит с отцом. В зал входят графиня де Куаньи с дочерью Мадлен и её подругой, мулаткой Берси. Осматривая сделанные приготовления, Мадлен выражает недовольство господствующими обычаями и формами высшего общества. Мало-помалу съезжаются гости; среди них поэт Андре Шенье, литератор и пенсионер короля де Флевиль, аббат и поэт. Открывается бал. Нетанцующие гости вступают в оживлённую беседу. Графиня де Куаньи обращается к Шенье с просьбой сочинить стихотворный экспромт. Шенье сначала отказывается, но потом, когда к просьбе графини присоединяется и Мадлен, он уступает и читает стихотворение, в котором даёт волю своему возмущению и презрению к знати и богатым классам. Его полные сарказма стихи приводят в негодование всех присутствующих. В самый разгар танцев и общего веселья в зале появляется Жерар в сопровождении толпы оборванцев и бедных женщин с грудными детьми на руках, просящих хлеба. Графиня возмущена поступком Жерара, и приказывает выпроводить его вон вместе с непрошеной компанией. Бал продолжается по-прежнему. Одна только Мадлен не принимает участия в общем веселье: стихи Шенье произвели на неё глубокое впечатление.
Действие второе.
Площадь на берегу Сены у моста Перонэ. С одной стороны площади кофейня Готто, а с другой на возвышении бюст якобинца Марата. Полдень. Кофейня полна посетителей. Один из них, ярый революционер, с напряжённым вниманием следит за мулаткой Берси, подозревая её в неблагонадёжности. Берси, заметив, что за ней следят, начинает держать себя развязаннее; она кокетничает с гостями, пьёт с ними, шутит и вступает в разговор с ярым революционером. В это время мимо кофейни провозят в телеге осуждённых на казнь. Берси удаляется, а революционер записывает её имя в список неблагонадёжных и припоминает, что видел эту мулатку в обществе красавицы-аристократки, дочери графини де Куаньи. Он начинает следить за Андре Шенье, который находится тут же в кофейне. К Шенье подходит его друг Руше и предупреждает его о грозящей ему опасности, так как выдающаяся роль, которую он играл во время последних беспорядков, открыта. Руше достоверно знает, что один из шпионов донёс на Шенье, и советует ему бежать. С этой целью Руше предлагает Шенье приготовленный им для него паспорт. Шенье берёт паспорт, но пока откладывает бегство. Он заинтересовался таинственной незнакомкой, посылающей ему любовные письма с надписью "Надежда" и назначившей ему через Берси свидание у бюста Марата, и решает ожидать свидания. Руше высказывает предположение, что это одна из прелестниц революции, вероятно, завлекает поэта с целью задержать его. Чтобы иметь возможность в минуту опасности оказать поддержку своему другу, Руше скрывается недалеко от бюста. Во всё время этой беседы ярый революционер незаметно и внимательно ведёт наблюдение за Шенье. На мосту Перонэ показывается Мадлен де Куаньи, которая подходит к Шенье. Происходит нежная сцена. Они признаются друг другу в любви и клянутся в верности до гроба. Когда Шенье, заметивший, что за ним шпионят, хочет увести свою возлюбленную, навстречу ему внезапно появляется влюблённый в Мадлен Жерар, подосланный ярым революционером, и нападает на Шенье. Между Жераром и Шенье завязывается борьба. Шенье наносит Жерару тяжёлую рану, и тот падает у подножия статуи Марата. В эту минуту Руше выходит из засады и, по знаку Шенье, берёт Мадлен и спасается бегством. Шенье также убегает. Сбежавшаяся толпа уносит раненого Жерара и с яростью кричит "Смерть жирондистам!"
Действие третье.
Зал революционного комитета. Один из видных революционеров, Матье, открыв заседание, убеждает народ жертвовать на необходимые расходы, но речь его не имеет желанного успеха, публика равнодушна. Внезапно появляется выздоровевший Жерар, которого все считали умершим. Его появление приводит публику в радостное настроение. Матье желает использовать это настроение, и, по его указанию, Жерар снова призывает публику к пожертвованиям. Прочувствованная речь Жерара воодушевляет собрание, и урна быстро наполняется золотом и драгоценными вещами. По окончании заседания народ расходится. В зале остаются лишь Жерар и Матье. Матье подстрекает Жерара сделать на Шенье ложный донос в измене отечеству. Жерар не решается на такой низкий поступок, но, возбуждённый ревностью, Матье успевает заглушить в нём добрые чувства. Жерар подписывает ложный донос, который Матье берёт для передачи Робеспьеру. Арест Андре Шенье приводит Мадлен к Жерару. Она просит его спасти несчастного поэта. Жерар, отуманенный страстью, решает воспользоваться беззащитностью Мадлен. Она хочет бежать, но, вспомнив об Андре, добровольно отдаётся Жерару, только бы он спас Андре. Пристыженный великодушием девушки, Жерар отказывается от своего гнусного намерения. Мадлен прощает Жерару нанесённое ей оскорбление, а Жерар обещает спасти Андре. Зал между тем постепенно наполняется публикой, явившейся на судебное разбирательство. Собираются судьи, обвинители и свидетели. Под стражей вводят подсудимых, среди которых находится и Шенье. Возбуждённая толпа неистовствует, требуя смерти изменникам. Жерар публично признаётся в ложном доносе на Шенье, но этим не достигает его спасения. Суд неумолим и приговаривает всех подсудимых, в том числе и Шенье, к смертной казни. Шенье спокойно выслушивает суровый приговор: его ободряет присутствие Мадлен, выразившей желание ещё раз повидаться с ним.
Действие четвёртое.
Двор в тюрьме Сен-Лазар. Шенье пишет гвоздём при свете фонаря на пластинке свои стихотворения. Руше не оставляет своего друга и старается развлечь его. Тюремщик приглашает Шенье отправиться в камеру, но Руше подкупает его, чтобы дать время поэту закончить стихи. Раздаётся стук в ворота, и появляются Жерар и Мадлен. Девушка явилась для того, чтобы последний раз увидеться с Шенье и умереть вместе с ним. С этой целью она вступает в переговоры с тюремщиком и просит его разрешить ей занять место одной из арестованных, Иды Легрей, которой она и передаёт свой пропуск. Тюремщик, поражённый поступком Мадлен, долго колеблется, но кошелёк с деньгами, вручённый ему Мадлен, заставляет его согласиться на всё. Жерар, тронутый верностью Мадлен, готовой умереть вместе с любимым ею поэтом, спешит к всесильному Робеспьеру вымолить у него прощения для обоих. Тюремщик оставляет влюблённых наедине. Шенье и Мадлен счастливы; их любящие сердца соединены, и смерть им теперь не страшна. В любовных излияниях и восторгах свидания незаметно проходит для них вся ночь. Светает, и с первыми лучами солнца тюрьма оживает. Тюремный двор наполняется конвойными солдатами. Приводят из камер приговорённых к смерти. При перекличке узников вместо Иды Легрей выступает Мадлен, а сама Легрей, удивлённая и обрадованная неожиданным избавлением от смерти, прячется в угол камеры. Издали доносится грохот страшного экипажа, "телеги мёртвых". Воодушевлённые близостью друг к другу, Шенье и Мадлен бодро направляются рука об руку к страшной телеге с криками "Да здравствует смерть!" В последний момент появляется опечаленный Жерар: его ходатайство перед Робеспьером не привело ни к чему. Телега отвозит узников на эшафот. Ворота тюрьмы мрачно захлопываются. Belcanto.Ru)
________________________________________COMME UN DERNIER RAYON*
В НАСТОЯЩИЙ МОМЕНТ "АНДРЕ ШЕНЬЕ" ПЕРЕЖИВАЕТ настоящий ренессанс. В 1996-ом году опере Джордано исполнилось 100 лет. Многие театры включают ее в свою афишу. И все же, если меломаны никогда не переставали любить шедевр Джордано, даже в годы, когда исполнители не слишком жаловали его вниманием, не так много любителей музыки знают подлинную историю Андре Шенье, поэта, посланного на гильотину революционной Францией накануне падения Робеспьера и вдохновившего Луиджи Иллику на создание либретто. Либретто, густо населенное персонажами, реально существовавшими (что естественно, учитывая сюжет). И речь идет не только о поэте Руше, об общественном обвинителе Фукье-Тенвиле и о президенте Комитета общественного спасения Дюма. Вообразим себе грандиозную "живую картину" - второе действие оперы, в котором появляются, подобно простым статистам, Давид, Барер, Талльен, Колло- д'Эрбуа, Сен-Жюст, Робеспьер. И все же, если реконструкция эпохи убедительна, то и вымысла немало. Именно об этом будет наш рассказ: что в "Шенье" относится к области исторической правды и что, напротив, является плодом фантазии.
Самая первая ремарка, вышедшая из-под пера Иллики, - уже пример "фальшивки". Мы в доме графини де Куаньи, "на исходе зимнего дня 1789 года", в то время как существуют неоспоримые доказательства того, что зимой 1789 года Шенье в Париже не было. В декабре 1787 года он переехал в Лондон с целью начать дипломатическую карьеру: восхищение английской политической системой приведет его к желанию перенести ее без каких-либо изменений на французскую почву. Живя в Лондоне, Шенье часто возвращался в Париж, но только начиная с лета 1789 года: его первый визит имел место накануне взятия Бастилии. С тех пор он почувствует все более настоятельную потребность в личном присутствии и участии в переменах на его родине. И действительно, в марте 1791 года окончательно вернется на родину. Но факт остается фактом: зимой 1789 года поэт находился в Англии.
Все в том же первом действии находим другой вымысел: когда Флевиль представляет Андре графине, он дает ему следующую характеристику: "Тот, кто пишет стихи и много обещает". Логичным будет вопрос, кто в то время (зимой 1789 года) мог читать стихи Шенье и предрекать ему блестящую литературную карьеру? Возможно, никто. Первый из очень небольшого количества текстов, опубликованных при жизни поэта, "Ода на клятву в зале для игры в теннис", посвященная художнику Давиду, автору картины на тот же сюжет, и свидетельствующая о тех же самых революционных симпатиях (далее их идейные пути расходятся), относится к 1790 году. И, когда Шенье умирает, он пользуется известностью как политический автор, а как поэт остается неизвестным. Полное собрание сочинений увидит свет только в 1819 году, двадцать пять лет спустя после его смерти.
Первый акт "Шенье" - своеобразный пролог в том смысле, что все оставшееся действие оперы развивается пятью годами позже, в разгар Террора. Во втором акте тоже есть ремарка ("Июньский день 1794 года") и тоже не соответствующая исторической правде. Шенье был арестован (но это произойдет только в третьем акте оперы) 7 марта 1794 года. Так что события второго акта, во время которого мы видим его свободным, не могли происходить в июне того же года. На сцене появляется Руше. С его фигурой связана наибольшая свобода в обращении с историческим материалом, которую позволяет себе Иллика. Прежде всего, либретто представляет его как сверстника Шенье, в то время как Руше был гораздо старше Андре (первый родился в 1745, второй в 1762 году). Но необходимо особенно подчеркнуть факт, что исторический Руше погиб на гильотине вместе с Шенье 25 июля 1794 года. В последнем же акте оперы он приходит в тюрьму навестить обреченного на смерть друга. Во всяком случае, политическая парабола Руше сходна с параболой Шенье, в то время как их поэтические пути различны. Лирика Руше несет элегически-пасторальный отпечаток (его самым знаменитым произведением была поэма Месяцы (1779), а его прозвищем "поэт месяцев"). С точки зрения политики Руше был, в точности, как Шенье, защитником конституционной монархии, и серия его статей в "Journal de Paris" тому обширное свидетельство.
В третьем действии происходит арест главного героя. Обмен репликами, во время которого Щеголь сообщает об этом Жерару ("Птичка попалась в западню!/ Она?!/ Нет, он. Он в Люксембургской тюрьме./ Когда?/ Сегодня утром./ И как?/ Случайно!/ Где?/ В Пасси, у одного друга/) свидетельствует, что либреттист располагает обширной документацией, хотя и в этом эпизоде можно обнаружить неточность. Шенье был препровожден (как мы уже сказали, 7 марта 1794 года) в Люксембургскую тюрьму, самую аристократическую из парижских тюрем. Но та была переполнена и не могла принять новых арестованных. Так поэт был переведен в тюрьму Сен-Лазар. И именно здесь мы найдем его в последнем действии оперы. Что касается ареста, то он действительно произошел в Пасси, но обстоятельства его не были случайными, как утверждает Щеголь. Вечером 7 марта два агента появились в доме "подозреваемой гражданки" - некоей мадам Пасторе - с целью ее ареста. Женщины не было дома, но агенты застали ее мужа, брата и самого Андре. Последнего заподозрили в том, что он пришел с целью предупредить мадам Пасторе об опасности, и после короткого допроса арестовали. Уже давно поэт свил себе гнездо в доме Пасторе. Не случайно четырьмя годами ранее Предупреждение французскому народу относительно его настоящих врагов, первое большое политическое произведение Шенье, было датировано "Пасси, 24 августа 1790 года".
Необходимо также отметить, что в либретто арест главного героя, его передача Комитету общественного спасения и соответствующий процесс разворачиваются в течение одного дня, в то время как в реальности сроки были гораздо длиннее. В момент ареста Андре был простым заключенным. Причиной его ареста были общие соображения безопасности: на допросе, учиненном ему в Пасси двумя агентами, он отвечал в манере, которую сочли двусмысленной и высокомерной. На основе "закона о подозреваемых" этого было достаточно для оправдания ареста. Его положение, однако, не отягчало никакое специфическое обвинение. Подобный заключенный мог не опасаться значительного риска, пока на него не поступил донос со стороны одного из членов Комитета общественного спасения. В опере автором доноса является Жерар, и после того, как на суде он отказывается от написанного, его место занимает сам Фукье-Тенвиль ("Я предъявляю эти обвинения от моего имени"). В реальности ход вещей был иным. Только около двух месяцев спустя после ареста Шенье из простого подозреваемого превратится в государственного пленника. По иронии судьбы, виновником подобной перемены был его отец. Луи Шенье, дипломат на пенсии, служивший в Константинополе (где родился Андре) и Марокко, надеялся добиться приказа об освобождении, направив комиссии, уполномоченной рассматривать дела "подозреваемых заключенных", докладную записку в защиту сына. Эта записка, вместо того, чтобы произвести должный эффект, обратилась против Андре подобно бумерангу. Его досье вновь привлекло интерес, ему припомнили некоторые хлесткие статьи в "Journal de Paris", стрелы в адрес многих персонажей якобинского истэблишмента (в особенности Колло-д'Эрбуа). И для поэта это будет началом конца.
В ЗНАМЕНИТОЙ АРИИ ЖЕРАРА "ВРАГ НАРОДА" пункты обвинения в адрес Шенье таковы: "Солдат!... Предатель! Сообщник Дюмурье!". Сам поэт подтвердит свое военное прошлое в монологе "Да, я был солдатом". На самом деле в 1782 году двадцатилетний Андре отправился в Страсбург с целью вступить в армию. Но очень быстро пал жертвой нефрита - болезни, которая будет сопровождать его до конца дней - и должен был отказаться от военной карьеры. Как же с этим быть?
Хотя информация, которой располагал Иллика, и содержала неточности, либреттист снабдил себя большой документацией. В обвинительном акте, отредактированном Фукье-Тенвилем, читаем: "Андре Шенье, 31 года, родившийся в Константинополе, литератор, в прошлом генеральский адъютант, начальник одной из военных бригад Дюмурье, проживающий на улице Клери... предстал перед лицом революционного трибунала как враг народа, как виновный в заговорах, кознях и контрреволюционных маневрах". Как явствует из этого, в арии "Враг народа" Иллика только повторяет пункты обвинения, которое, конечно, имел возможность прочитать. Но в самом документе содержится грубейшая ошибка. Военная карьера Андре, как мы видели, очень быстро закончилась. Обвинение в участии в военных действиях в качестве начальника одной из бригад Дюмурье (одного из многочисленных национальных героев, который с горсткой волонтеров вынудил пруссаков к отступлению в легендарной битве при Вальми, впоследствии впавшего в немилость и обвиненного в измене) было предъявлено одному из братьев поэта, Луи-Савье, в свою очередь арестованного. Папки, содержавшие дела двух братье, были перепутаны. Отсюда ошибка Фукье-Тенвиля, которую унаследовал Иллика. Что касается процесса, то, в отличие от оперы, он имел место не в день ареста, но только накануне казни, и в нем не участвовали ни Фукье-Тенвиль, ни Дюма, но два их заместителя.
ИТАК, МОНОЛОГ "ДА, Я БЫЛ СОЛДАТОМ". Главный герой говорит: "Я был литератором, я превратил мое перо в яростное оружие против лицемеров!". Может показаться странным, но только в этой короткой фразе опера затрагивает самое главное: Андре Шенье-полемиста. Без знания его с этой стороны нельзя понять, почему его не любили Робеспьер и деятели Террора.
Первым важным политическим текстом Шенье (уже упомянутым) было Предупреждение французскому народу относительно его подлинных врагов, в котором автор разоблачал пасквилянтов как врагов общественного блага. Это произведение было идеальным манифестом Общества 1789 года, которому очень скоро было суждено расслоиться и которое объединило вокруг Шенье очень разных персонажей - от Давида до Барера и Мирабо. Они считали себя "друзьями людей", намереваясь, в высшей степени абстрактно, выявить средства, которые позволили бы разрешить все проблемы, связанные с верховной властью. Произведение убежденного либерала и сторонника конституции, не проявляющего минимальной симпатии к Старому Режиму, тем не менее вызвало гнев якобинцев и не осталось незамеченным за рубежом: король Станислав Август даже приказал перевести его на польский язык. Та же самая тема будет затронута в Алтарях страха: в его названии цитируется выражение из Сравнительных жизнеописаний Плутарха, который напоминает о древней традиции некоторых народов воздвигать храмы и алтари страху. Никогда - развивает Шенье свою мысль - "страх не имел алтарей более подлинных, чем те, что ныне есть в Париже". Среди прочих произведений - О причине беспорядков, которые смущают Францию и замедляют развитие свободы, - открытое разоблачение якобинских маневров, Соображения относительно духа партии - и сегодня еще актуальный текст, когда речь идет о политических партиях, которые чаще думают о собственных интересах, чем об общественном благе, Гимн на триумфальный вход восставших швейцарцев полка Шатовье - сочинение очевидно сатирического плана. Действительно, в 1792 году Ассамблея даровала амнистию одному швейцарскому полку, восстание которого было подавлено Национальной Гвардией двумя годами ранее. В честь возвращения бывших дизертиров был даже организован праздник и негодующий Шенье посвятил сатиру в стихах этому выражению уважения к факту военного неподчинения. Остается обрисовать политический путь Шенье. В течение короткого периода он был членом Клуба фольянов, умеренных, происходивших из якобинцев, собиравшихся вокруг харизматической фигуры Лафайета. После падения Людовика XVI (10 августа 1792 года) и заката утопии фольянов относительно конституционной монархии, которая бы гарантировала возвращение к законным методам, Клуб распался. К сожалению, протоколы заседаний Клуба не сохранились - и вместе с ними выступления Андре. Так что разговор о Шенье-"политике" заканчивается здесь.
ПОСЛЕДНИЙ АКТ РАЗВОРАЧИВАЕТСЯ НОЧЬЮ ПЕРЕД КАЗНЬЮ Шенье. Согласно либретто действие происходит в тюрьме Сен-Лазар, но на самом деле в последнюю ночь Андре, Руше и другие приговоренные были переведены в тюрьму Консьержери. В этой картине фигурирует продажный тюремщик Шмидт, наделенный, тем не менее, добрым сердцем. В нем оживает реальный персонаж. В Сен-Лазар действительно был сочувствующий надзиратель, благодаря которому Луи Шенье смог вынести из тюрьмы стихи, написанные сыном в заключении. Но не исключено, что в этом персонаже Иллика хотел запечатлеть самого главного тюремщика Сен-Лазар некоего Наде, который установил такой гибкий режим, что заключенные могли свободно передвигаться внутри тюрьмы. Вскоре он был смещен.
И так мы дошли до самого романтического пункта оперы: замены, в момент прибытия страшной телеги для приговоренных к смерти, Иды Легрей Маддаленой де Куаньи. В действительности среди двадцати шести приговоренных к смерти 25 июля (7 термидора, согласно революционному календарю) 1794 года не было никакой Легрей. И, однако, правда, что среди аристократов, заключенных в Сен-Лазар находилась некая Эме де Куаньи, одна из многих женщин, которых любил Андре, и последний из источников его поэтического вдохновения.
Ту, что подсказала Шенье строки Юной пленницы, одного из самых вдохновеннх его творений, поэт называл "белой и нежной голубкой, грациозно пленницей". Но это любовь без всякой надежды. Разведенная с герцогом Флери, Эме де Куаньи связала свою жизнь с другим заключенным, графом Монтроном, любовницей которого она стала еще в годы брака. В противоположность Андре, эти двое смогут избежать гильотины, подкупив некоторых полицейских чиновников. Бежав от революционной бури, Эме де Куаньи умрет в 1820 году, после того, как проживет жизнь бурную и небезукоризненную.
Можно ли обнаружить в исторической реальности какую-нибудь фигуру, что приведет нас к образу Маддалены? Может быть, да. Поздней весной 1793 года Шенье переезжает в Версаль. Близятся конец Жиронды и установление монополии якобинцев: Париж подобен для Андре заминированному полю. В Люсьене, в нескольких километрах от Версаля, укрылась также мадам Пурра. Несколькими годами ранее ее салон объединял (как в опере салон графини де Куаньи, матери Маддалены) художников и литераторов. Среди них был и Шенье. Дело кончилось тем, что поэт влюбился (но любовь его носила очень почтительный и созерцательный характер) в одну из дочерей мадам Пурра, госпожу Лорен-Лекольте.
Идентификация Маддалены с Лорен-Лекольте, кажется, имеет место в поэтическом наследии Шенье. "Рядом с тобой утихает моя беспокойная душа" - поет Андре Маддалене в финале оперы. Речь идет, более или менее, о тех стихах, которые Шенье посвятил Лорен-Лекольте, и где он называл ее поэтическим именем Фанни: "Твое присутствие успокаивает мою взволнованную душу,/ Фанни, ты для меня как сияние небес".
Иллика, конечно, хорошо знал стихи Шенье. И лишнее подтверждение этому мы находим в последнем романсе главного героя - прощании с жизнью и с поэзией. Этот текст является переводом, хотя и очень свободным, с французского: "Подобно прекрасному майскому дню,/ который с поцелуем ветра/ и лаской лучей/ угасает в небесах,/ с поцелуем рифмы,/ с лаской поэзии,/ я поднимаюсь на последнюю вершину моего существования./ Стрелка часов, что бежит вперед/ для любой человеческой судьбы/ уже приближает меня/ к часу смерти,/ и, может быть, прежде,/ чем отзвучит моя последняя строфа,/ палач объявит мне о том,/ что жизнь кончена". Последнее стихотворение Шенье очень близко к тексту арии:
"Comme un dernier rayon, comme un dernier zephire/ Animent la fin d'un eau jour,/ Au pied de l'echafaud j'essaye encore ma lyre./ Peut-etre est-ce bientot mon tour./ Peut-etre avant que l'heure en cercle promenee/ Ait pose sur l'emali brillant,/ Dans les soixante pas ou sa route est bornee,/ Son pied sonore et vigilant,/ le sommeil du tombeau pressere ma paupiere!".
Три последних замечания. Первое касается облика поэта: Андре Шенье в воображении оперной публики - красивый мужчина. Уточнений по этому поводу нет, но либретто подразумевает внешнюю привлекательность персонажа. И, конечно, меломан неизбежно идентифицирует Шенье с его знаменитыми интерпретаторами: Ди Стефано, Корелли, Доминго, Каррерасом. Все это тенора, наделенные большим обаянием. В противоположность им Шенье совсем не был Адонисом. Дошедшие до нас портреты (один из них написан в тюрьме Сен-Лазар Жозефом-Бенуа Сюве, другой, знаменитый, принадлежит анонимному автору и выставлен в Музее Карнавале в Париже) дают представление о реальном облике поэта: приземистый, с непропорционально большой головой, с глазами, не блещущими выразительностью. Второе замечание связано с многочисленными подсказками либретто, представляющими Шенье как преромантического поэта. Поэт вошел в мир литературы в начале эпохи романтизма, потому что его произведения появились в организованном виде только в 1819 году. При жизни были опубликованы только Ода на клятву в зале для игры в теннис и саркастический Гимн на триумфальный вход восставшего швейцарского полка. Все остальное - от Ямбов до поэм Слепой и Свобода и той Юной пленницы, что была посвящена Эме де Куаньи,- осталось неизданным до 1819 года. Выход в свет поэтических произведений с подобным опозданием и скрытая романтическая окраска истории Шенье побудили Иллику и Джордано обрисовать его как предтечу романтизма. Но это не соответствует действительности. Подражание классикам (Свобода - буколика в форме диалога между пастухом и козопасом, под несомненным влиянием VI Эклоги Вергилия), воспевание эллинского мира как идеала, к которому должно стремиться: вот доминирующие темы в поэтическом вдохновении Шенье. И они не делают из него первого романтического поэта. К крайнем случае, последнего неоклассического. И последнее. В истории Андре Шенье, как рассказывает ее опера, отсутствует один значительный персонаж. Это Мари-Жозеф Шенье, брат поэта. У Андре было три брата и четыре сестры, но Мари-Жозеф сыграл в его жизни ключевую роль. И не только потому, что, подобно Андре и в большей степени, чем Андре, был выдающимся общественным деятелем.
Поэт и драматург, Мари-Жозеф вначале внес немалый вклад в распространение революционных идеалов: в 1789 году его трагедия Карл IX или Школа королей стала настоящим манифестом непризнания монархии. В высшей степени преданный якобинским идеям, Мари-Жозеф неизбежно должен был столкнуться с братом, который, как мы знаем, стоял на более умеренных позициях сторонника конституционной монархии. И в самом деле, когда Андре опубликовал в "Jornal de Paris" антиякобинское сочинение О причине беспорядков, которые смущают Францию, Мари-Жозеф направил в газету письмо, в котором окончательно отмежевывался от брата. В свою очередь, Андре почувствовал своим долгом ответить, и это история оставила свой отпечаток на дальнейших отношениях братьев.
И все же Мари-Жозеф кончит тем, что станет врагом Робеспьера. Он из тех якобинцев, что стремятся противостоять кровопролитию, когда Террор наберет силу. И ему также суждено пополнить список тех, кого ненавидит Неподкупный: поэтому, когда два его брата, как Андре, так и Луи-Савье, будут арестованы, Мари-Жозеф не сможет вмешаться. Каплей, которая переполнила чашу, является его трагедия Гай Гракх. Она будет поставлена в 1792 году (девять лет спустя появится одноименная трагедия Винченцо Монти), и одна ее фраза станет знаменитой: "Мы хотим законов, а не крови". Фразу сразу поняли как антиякобинскую. Трагедия, имевшая огромный успех у публики, была немедленно запрещена Робеспьером, который приказал также уничтожить все копии.
И ВОТ МЫ ПОДОШЛИ К КОНЦУ. Среди творцов исторического дня 9 термидора, который увидит Робеспьера в качестве обвиняемого (а следующий день в качестве приговоренного к смерти), находится Мари-Жозеф. Жестокая насмешка судьбы в том, что Андре Шенье был отправлен на эшафот всего сорока восемью часами ранее того, кто подписал приказ о казни. Два дня оказались повинными в умерщвлении самого значительного поэта французского Восемнадцатого века.
Любопытно, что в опере нет и намека на брата поэта, который с точки зрения драматургии подобного противостояния мог бы стать действенным персонажем, разрываемым между братской любовью и политической ненавистью. Но можно ли утверждать с полной уверенностью, что в опере Джордано нет и намека на Мари-Жозефа? Когда Жерар в заключительной части речи на процессе Андре восклицает: "Здесь справедливость зовется тиранией! Здесь творится оргия ненависти и мести!" - он только повторяет призыв из Гая Гракха ("Мы хотим законов, а не крови") и служит примером параболы разочарованного якобинца, который восстает против террора. В глубине души Жерар, хотя и в иной перспективе, питает к Андре смешанное чувство вражды и притяжения, которое Мари-Жозеф испытывал по отношению к брату.
МНЕ НРАВИТСЯ ПРЕДСТАВЛЯТЬ ВООБРАЖАЕМЫЙ ПЯТЫЙ АКТ ОПЕРЫ, в котором Жерар в первых рядах принимает участие в событиях 9 термидора, может быть, с целью возмездия за то ледяное письмо, которым Робеспьер отклонил его просьбу о помиловании Шенье: "И Платон изгонял поэтов из своей Республики". Так рождается мысль, что фигура Жерара - своеобразная проекция Мари-Жозефа. Но это соображение возникает в самом конце, когда занавес уже закрылся.

Паоло Патрици
Публикация, перевод с итальянского и подстрочный перевод
фрагментов либретто оперы "Андре Шенье" Ирины Сорокиной
* "Как последний луч" - начальная строка из последнего стихотворения Андре Шенье (прим. пер.)

@темы: музыка, литература

---

The Crimes of Robespierre

[Commissar Paul]

Просматривая свой архив с революционными ссылками, я вспомнил о довольно странном эссе известной всем ВФРщикам Эрики Воз. Решил, что участникам этого сообщества оно может показаться любопытным, тем более, что фильм Вайды "Дантон" тут неоднократно обсуждался.
С автором я не согласен по многим пунктам (даром, что сам слэшер ), текст привожу скорее как курьез. Он на английском языке, и переводить его мне лень, так что заранее извиняюсь за нерусский пост

Andrzej Wajda's 1982 French/Polish motion picture version of the struggle between Danton and Robespierre for control of the country lays painfully bare a fact that is subtly inferred in most histories. Namely, Robespierre's supposed lack of masculinity makes him unable to govern properly and thus compels him to set up an "unnatural" dictatorship. The movie Danton goes a step further in its extreme, pervasive and nearly neurotic homophobia. In this portrayal Robespierre is not only "unmasculine" but also homosexual. This, and this alone, is the reason Danton deserves to rule instead.

According to the movie, what qualities does Danton possess that would make him a statesman whose will and ideas deserve to win over Robespierre's? Danton is corrupt. Although the movie says next to nothing about his East India peculation, even it cannot gloss over the glaring fact that Danton, in violation of every principle of revolutionary fairness and equality, is making a lot of money (and certainly not through politics) while his country is needy. Venality, never highly respected in political leaders, is made downright dangerous in times of war and crisis as existed in France Year II. Although his is popular and a “great orator,” Danton does not seem to make a particularly good choice as a leader either. At best he is overconfident and full of boastful bravado which blind him from making wise decisions. "Who would dare oppose me?" he arrogantly asks the reasonably concerned General Westermann and then scowls at the latter's reply of "The Committees." Later, he claims "Now we've got him!" after Robespierre leaves Danton's dinner table to plan the latter’s death warrant. And, even in prison, he remains cocksure; "A political trial is a duel...I still have my voice" he boasts jovially. At worst, which is quite often in the course of the movie, Danton is fatalistically reckless. He seems to be able to control neither his mouth nor his lower instincts. He blows up at Robespierre, questioning the leader's masculinity when he knows that Robespierre's government is thirsting for his blood and only Robespierre prevents his bloodthirsty colleagues from taking Danton's life, at a dinner that was untactful even in its sumptuous planning. Danton then leaves his doomed comrades to fend for themselves when he meets two prostitutes, obviously old friends. Such corruption, irresponsibility and brainless braggadocio do not make Danton the type of politician one would like at the head of a crisis-plagued country.

Robespierre on the other hand is Danton's exact opposite in leadership style as in other matters and seems to represent the better statesman from an objective point of view. Robespierre is obviously more concerned about the people's welfare--after all he shares their meager lot down to the scarcity of fresh bread and sugar. He does not flaunt wealth to a starving people. He is not corrupt and thus there is no threat that he will be bribed by an enemy power. Furthermore, Robespierre seems a cleverer politician; he is willing to make compromises, even with Danton whom he feels to be in bad faith. Danton seems to want things his way or no way at all. Robespierre seems the more perceptive of the two as well, not only does he refrain from mindless arrogance, he is much better at understanding the full impact of situations. This is most evident when he initially defends Danton to the Committee of Public Safety because he foresees that Danton's execution would mean the necessary application of the Great Terror. Even when the truth is not on his side he is able to discover it as when he admits to Eleanore, during the course of the trial, "the Danton case is a dilemma. If we lose it, the Revolution is sunk. If we win, the same is true." Robespierre is also a hard worker and an impeccable diplomat. Even when ill, he is reading government papers---one can bet Danton was doing nothing of the sort when on his extended honeymoon with his 16-year-old bride. Robespierre has the tact, restraint and manners, so essential to the smooth running of political affairs, that Danton so desperately lacks. Robespierre politely accepts wine at Danton's dinner, even though he doesn't normally drink, but unlike Danton he does not get drunk and divulge dangerous opinions. Note Robespierre's immaculate sangfroid a few minutes later in the face of Danton's inappropriate outburst at the dinner table. Although at his trial Danton will refer to Robespierre as a "mediocre man" objectively there is little reason to view him as such from a political perspective. Indeed, the opposite seems far more likely.

Of course, there is the matter of their ideological clashes on government policy. Here Robespierre, while perhaps the better politician, is certainly much crueler than his counterpart. Yet even though Madame Guillotine haunts much of the movie, she is more of a symbol of Danton's coming mortality rather than Robespierre's ruthless genocide. The cruelty of political pogroms is not Robespierre's chief crime according to this film. Had Wajda wished to emphasize the tragic results of Robespierre's tenacity in holding to revolutionary ideology ahead of human lives, he had plenty of opportunity to do so.
Executions and city-wide paranoia, not to mention the listing of a few of the ghastly statistics on all those dying in the Terror, would not be too hard to film and would certainly have had no problem inflaming the minds of theater-going audiences. But such a step is never undertaken in Danton. A single execution---and only a man walking *to* the scaffold at that---is shown before Danton's own. Mass murder, though Robespierre's most easily identifiable crime, is not the main reason why Danton deserves to win over Robespierre.

The true reason is simple; Danton is more of a man than Robespierre is. This is not a matter of health. Although Robespierre, admittedly, is continually sick throughout the film, Danton is not in the best of condition either. "I'm 35 and look 60" he says tiredly at one point. The matter is not health, but rather virility. This is the only aspect of character that makes reckless, extravagant, and boastful Danton a better leader than cautious, perceptive and frugal Robespierre. Wajda goes through pains to ensure that this contrast is as cut and dry as possible.

Therefore throughout the film there are a great number of innuendoes insinuating Robespierre's supposed homosexuality---the embodiment of the "unnatural" quality of both his personal and governmental existence. The most blatant of these recurring intimations is Robespierre's behavior with Camille, which is easily comparable to a man who does not wish to sacrifice his wife. In fact, Camille unknowingly makes this comparison when he asks Philipeux who has come to visit him in prison. "Is it my wife?" he questions. The visitor is none other than Robespierre himself. Earlier, when Robespierre had tried to persuade Camille of the gravity of his situation, he put his arms around the journalist’s shoulders in a gesture of tender concern. Coming as this does from a man who literally jumps whenever the adoring Eleanore so much as touches him, this is definitely meaningful. Camille, during the duration of the meeting, refers to Robespierre as a "whore" thus laying bare the latent comparison to a female that Danton had already brought to light earlier that night when he roared:
"Make men happy! You're not a man! Look at you,
you're powdered, you don't drink, swords make
you faint and you've never had a woman! Well,
what are you?"
The audience is left to supply the inevitable answer to this rhetorical question, "a woman." Although it is historically accurate that Robespierre did try to save his boyhood friend, Wajda's depiction exaggerates this into something beyond mere friendship. Throughout the film, true historical details are magnified and thus shown in a different light.

Another example of this bending of fact and another blatant anomaly in Robespierre's normally frigid demeanor is his apparent affection for Saint-Just. This relationship furthers the argument for Robespierre's homosexuality and the "unnaturalness" of his entire government. Although Saint-Just’s rather effeminate attributes are historically based, here they are exaggerated into egregious marks of sexual preference. Saint-Just, a gold earring in each ear and mascara on his eyes, first comes into Robespierre's room holding a bouquet of white flowers in one hand. Flowers for Robespierre. Robespierre hugs him--this bearing in mind that he never so much as touches Eleanore--and allows Saint-Just to gently grasp his shoulder muscles slightly later on. Saint-Just exhibits the concern of a lover---certainly not that of a terrorist colleague---when he inquires about Robespierre's fever. It is Saint-Just who is allowed to quite comfortably sprawl out on Robespierre's bed at the end of the film. Saint-Just follows his friend everywhere in a manner far too dogged to be explained by simple political comradeship.

Saint-Just and Robespierre are not the only members of the government to be accused of being "unnatural" in some way. Heron, the chief agent of the Committee of General Security, joins their ranks when he is accused, by Bourdon, of "openly favoring the rogues whom he recruits." This is a charge that is left out of Przybyszewska's original play as well as Bourdon's historical speech. The other members of the Committee of Public Safety are monstrous in their own ways; Couthon's wheelchair, Collot's outlandish dandyism, and Billaud's unshaven slovenliness are continually emphasized. Eleanore, Robespierre's caregiver, is also depicted as unnatural. She beats her little brother so that he learns
The Rights of Man and Citizen and she slaps a servant whom she suspects of "ogling Citizen Robespierre." The "unnaturalness" of the Committee and its supporters is additionally enunciated by the strident tone of the background music and the eerie dreariness of Paris. The Year II, Wajda seems to say, was a perversion, unnatural, a monster. The men who implemented it were perverse, unnatural monsters. It deserved to die because of this unnaturalness itself, not because of its consequences.

In contrast to the terratoid government, the naturalness---emotional, sexual and political---of the Dantonists is highlighted. Danton himself refuses all unnatural impediments on his behavior. He goes where his healthy masculine instincts lead him (even if they do lead him to abandon his colleagues in favor of prostitutes and to be somewhat overly intimate with Camille's wife). He flings aside his powdered wigs and wears his ruffled outfits comfortably. He enjoys food and money. He laughs, cries and becomes angry when he feels like it. He is a normal, living human male. Even Camille, whose emotional neurasthenia makes him appear somewhat feminine at times, is shown as a man who does not hide his feelings and who has a wife and a child (a normal family as opposed to the Duplays) whom he dearly loves. The Dantonists represent life amidst death, naturalness facing a monstrous dictatorship. This is why they deserve to win the battle and why they enlist our sympathies.

One may ask the reason for Wajda's obsessive aversion to homosexuals and the connection between virility, "naturalness" and the proper head of state. As President Clinton was to learn to his regret, nations do not put such a heavy stock on virile leaders as they used to...or at least not consciously. One possible hypothesis for the significance of the sexual potency of the head of state owes much to the ancient fertility rites as described by Sir James Frazier in The Golden Bough. The "king"--the main political leader---is personified as the living manifestation of fertility spirits. His own personal virility is reflective of the fertility of the crops. Thus there is a desperate need for the leader to be not just healthy but fecund as well. Obviously, this is a primitive belief, much more in tune with 1987 BC than AD Yet, apparently, it holds sway still. Danton, the virile "king", deserves to win over the "unmasculine" Robespierre who can maintain his control of the land only "unnaturally" since his own lack of potency has made him an incompetent "king" and has caused his land to wither into a brutal, sterile place.

Such are the crimes of Robespierre.

@темы: кино, слэш, Робеспьер, Сен-Жюст, Дантон, Демулен

---

[Miss_N]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Президент двух Академий - Екатерина Дашкова

[rosarosa]

Королева Франции Мария-Антунетта с нетерпением поглядывала на дверь. Где же эта знаменитая Дашкова? Подумать только! Она, кажется, выдержала все капризы знаменитой россиянки. Та под разными предлогами уклонялась от визита в Версальский дворец: ссылалась на крайнюю занятость, либо на недомогание, либо на непривычку к официальным церемониям. Королева раздражения не выказывала: Дашкова есть Дашкова. В Европе уже привыкли, что этой даме не до королей и принцев. Что делать? У каждого свои странности. И если король Пруссии в ответ на колебания церемониймейстеров сказал, что " этикет - это глупость, если мешает принять Дашкову", то Мария-Антуанетта вполне с ним согласна. И ее упорство, кажется, увенчалось успехом.
Дашкова оказалась точна. Затренькали каминные часы - и тотчас распахнулись двери. Мария-Антуанетта легко, совсем не по-королевски вспорхнула с изящного дивана и пошла навстречу гостье. Ее взгляд приветлив и очень зорок.
Строгое, закрытое черное платье. Говорят, после смерти мужа ее не видели в другой одежде. " Бедняжка,- подумала королева, - с такой внешностью нетрудно хранить верность". Что за небрежность природы! Такой серый цвет лица...Его, впрочем, легко исправить - была бы охота. Но, говорят, Дашкова не пользуется ничем из арсенала дамских ухищрений.Может, она права? Ничто так не подчеркивает непривлекательность, как старание скрыть ее белилами или румянами...Королева усадила Дашкову с собой, и начался непринужденный оживленный разговор...
Марии-Антуанетте было приятно, что судя по всему, она оказалась на высоте в разговоре с самой умной женщиной в Европе. Королева взяла с Дашковой слово, что в следующий свой визит во Францию она, как добрая знакомая, не минует королевского дворца. Увы, этого не случится. Через несколько лет под вопли революционной толпы палач Сансон отрубит Марии-Антуанетте голову. Из ее детей останется в живых только младшая дочь. Дашкова же до последних дней будет пригоршней черпать материнское несчастье. Именна оно, а не вовсе прерванная волею обстоятельств государственная карьера будет подталкивать Дашкову - и не раз! - к мысли добровольно уйти в небытие.
Мисс Вильмонт, приятельница Дашковой, англичанка, гостившая продолжительное время у княгини и, следовательно, наблюдавшая за нею с близкого расстояния, писала: "Мне часто приходила в голову мысль, как трудно было бы очертить характер княгини Дашковой, если б кто принялся за него; я даже думаю, что это невозможно. Особенности ее характера и отдельные стороны до того разнообразны, что описание их показалось бы смешением противоположных человеческих крайностей. В ее натуре можно найти элементы всех темпераментов, всех возрастов и состояний. Мне кажется, она была бы на своем месте и управляя государством, и командуя армией. Она рождена для поприща в широких размерах и доказала это тем, что восемнадцати лет от роду стояла во главе революции; а потом в продолжении двенадцати лет управляла двумя академиями"


Она родилась 17 марта 1743 года в семье московских бояр Воронцовых. Фамилия знатная, богатая, властью обласканная. Увы, все это не уберегло Катеньку от беды: ей едва исполнилось два годика, когда умерла мама. Отец, которого за глаза величали «Роман – Большой Карман», был слишком занят делами, и девочку приютил дядя – Михаил Илларионович Воронцов, служивший канцлером при императрице Елизавете Петровне. Его дворец работы великого зодчего Растрелли в центре Москвы стал для Катеньки родным домом. Памятуя о том, что через несколько десятилетий Екатерина Романовна создаст и возглавит Российскую Академию наук, принято писать, что в детстве она получила блестящее образование. На самом деле тогдашнее обучение девочек даже из высшего общества ограничивалось рукоделием да танцами. Только благодаря собственному огромному стремлению к знаниям юная Воронцова к 14 годам в совершенстве овладела четырьмя языками и зачитывалась Вольтером, Монтескье, Дидро, в подлинниках, разумеется. Влияние знаменитых французских философов было столь велико, что русская девица Катенька мечтала не о женихе да приданом, а о претворении идей просветителей в жизни родной страны.
Любить двоих
Однако, к счастью или на беду, Амур - мальчишка своенравный и не спрашивает, хотите вы любви или у вас другие планы на будущее. Как-то вечером 15-летняя Екатерина Воронцова возвращалась из гостей и совершенно случайно столкнулась на улице с высоким красавцем, князем Дашковым. Меткое попадание стрелы в сердце романтически настроенной барышни, и вот она уже замужем, нянчит сына Мишу и дочь Настеньку, ведет хозяйство. Увы, освобождение от амурных чар не заставило себя ждать: Дашков лишь внешне производил впечатление богатыря, за которым, как за каменной стеной. Промотав родовое состояние, он женился на племяннице могущественного Воронцова корысти ради, а не по зову любви. Впрочем, к тому времени, как Екатерина осознала горькую правду, ее уже обуревала совсем другая страсть...
В доме дядюшки она познакомилась и подружилась с супругой наследника российского трона Петра III немецкой принцессой Софьей Фредерикой, получившей при крещении имя Екатерины. Та, будучи старше и властнее своей русской тезки, настолько овладела ее душой, что вовлекла в государственный переворот, как делала это со всеми «нужными» людьми, которых встречала на своем пути. В результате в 1762 году Софья стала Екатериной II. Если бы она потребовала, то 18-летняя княгиня Дашкова из отпрыска знатной фамилии не только превратилась бы в заговорщицу, но и с моста бы сбросилась, не спрашивая зачем. Беззаветного служения монарху-просветителю требовали любимые книжки Катеньки, преданности высоким идеалам дружбы жаждало ее пылкое сердечко. И снова она не сразу заметила очевидное: императрица, использовав умную, энергичную, верную Дашкову, предпочла править в окружении фаворитов мужского пола. Ни слова благодарности, ни тем паче государственного чина княгиня не получила и в печали покинула царский двор.

Недаром в народе говорят: «Пришла беда - отворяй ворота». Сначала скончался сын Михаил. Дашкову, бывшую на сносях, разбил паралич. Где она взяла сил родить, одному Богу известно. Новорожденный мальчик, названный в честь сына Екатерины Великой Павлом, едва не потеряв мать, тут же лишился отца: во время похода в Польшу князь внезапно скончался от лихорадки. В двадцать лет Екатерина стала вдовой, наследовавшей от беспутного муженька лишь огромные долги да разоренное подмосковное имение. Ей пришлось отдать кредиторам не только доставшиеся в наследство от матери украшения, но даже столовое серебро. Казалось, впереди только нищета и забвение. Но не такова была Екатерина Малая, чтобы лить слезы и ждать милости от судьбы.
Она рьяно взялась за дело и наладила жизнь в усадьбе. А в 1769 году отправилась во Францию, дабы осуществить детскую мечту - встретиться с великими просветителями лично, а заодно дать европейское образование сыну. Обычно парижские знаменитости сбегались посмотреть на какую-нибудь экзотическую красавицу, русская же княгиня произвела фурор образованностью и интеллектом. Правда, к Вольтеру она съездила сама и была разочарована: ей показалось, философ больше занят нарядами, нежели высокими думами. Сама Екатерина Романовна хоть и не перешагнула еще 30-летний рубеж, выглядела на сорок с хвостиком. Невзгоды и разочарования ссутулили прежде стройный стан, ранние морщины разбежались от глубоко посаженных, печальных глаз. Дашкова даже не пыталась стать привлекательнее, навсегда похоронив надежды устроить личную жизнь.
«Железная леди» по-русски
Когда княгиня вернулась на родину, впереди нее шла неслыханная до сей поры на Руси слава «философа в юбке». И прагматичная Екатерина Великая вновь решила использовать Екатерину Малую, а может, почувствовала потребность возобновить старую дружбу. Как бы то ни было в жизни Дашковой произошло событие исторического значения - ее назначили директором Петербургской академии наук. Строго говоря, сия организация на тот момент существовала лишь в качестве умозрительной идеи, и Екатерина Романовна не просто заняла важный пост, а стала создательницей академии. Она контролировала все от и до: глаз не спускала с архитектора, возводившего для академии здание на берегу Невы - самого знаменитого Джакомо Кваренги. Что уж там говорить о простых каменщиках: Екатерина Малая, засучив рукава, учила их возводить стены! При этом она успевала наведываться в родное имение, где сочиняла музыку, писала научные трактаты и... лично кормила коров.
«Хочешь, чтобы получилось хорошо, сделай сама!» - таков был ее девиз. Она даже позволяла себе ровным голосом уверенной в себе женщины поправлять священника во время церковной службы! Железный характер давал свои плоды на ниве государственной: академия получилась на славу, профессора получали завидное жалованье, лучшие студенты отправлялись на стажировку в Европу. В 1783 году по инициативе Дашковой основали новое учреждение - Российскую академию, которая занималась проблемами русского языка. Задачей номер один стало составление первого в нашей стране толкового словаря, и только благодаря организованности и целеустремленности княгини это свершилось в рекордный срок - шесть лет. Она лично составила статьи на буквы «Ц», «Ш» и «Щ» и предложила вместо двух букв «iо» употреблять одну «ё».
В делах же домашних блестящие деловые качества Дашковой больше походили на деспотизм, который так осуждали ее любимые просветители. Своим неусыпным надзором она подавила характер сына Павла настолько, что тот превратился в никчемного алкоголика. Всесторонне образованный, он мог, учитывая положение матери, занять высокий пост, однако волю имел слабую, отдавать приказы другим не умел, да и не желал. Первой и последней его попыткой вырваться из-под крыла властной маменьки было его тайное венчание с дочерью не то приказчика, не то купчишки. Екатерина Романовна не уточняла - это было ниже ее достоинства. Мезальянс сына опозорил княжеское семейство Воронцовых-Дашковых, и она боялась показаться в свет. Несколько дней рыдала, потом приключилась лихорадка на нервной почве. Судьба дочери Анастасии тоже не радовала: публичные скандалы с мужем, огромные долги, в итоге - надзор полиции и удаление из завещания матери. «Железная барыня» Дашкова запретила непутевой дочке подходить к ней даже после смерти к гробу. Все чаще она подумывала о самоубийстве...

Екатерина Великая умерла, и Екатерина Малая осталась совсем одна, без поддержки и опоры. Вступивший на престол Павел I ненавидел покойную маменьку и все, что было связано с ней, до глубины души. По его строжайшему приказу московский генерал-губернатор лично явился в опочивальню Дашковой и, бряцая оружием, грозно провозгласил: «Государь приказал вам покинуть Москву, ехать в деревню и припомнить там 1762 год!» Разбитая болезнями и горестями Екатерина Романовна вынуждена была влачить свое существование в простой крестьянской избе, в тесноте и чаду, но это лишь укрепило ее волю. Мысли об уходе из сего бренного мира ушли, она почувствовала себя героиней какого-нибудь романа Вольтера, несправедливо обиженной и страдающей в изгнании. Когда власть в России снова переменилась, и Александр I призвал княгиню ко двору, она отказалась наотрез и до самой смерти в 1810 году не выезжала из имения.
«В заключение я могу сказать со спокойной совестью, что сделала все добро, какое было в моей власти, и никогда никому не сделала зла. Я отомстила забвением и презрением за несправедливости, интриги и клеветы, направленные против меня. Я исполнила свой долг по мере сил и понимания. Со своим чистым сердцем и честными намерениями я вынесла много жгучего горя, которое вследствие моей слишком большой чувствительности свело бы меня в могилу, если бы меня не поддерживала моя совесть, свидетельствовавшая о чистоте моей жизни. Я без страха и тревоги, бестрепетно и спокойно смотрю в глаза приближающейся смерти».

@темы: великие люди

---

Иван ЛЕСНЫ. О недугах сильных мира сего. (Властелины мира глазами невролога).

[tes3m]

Не могу сказать, что мне очень нравится этот текст, но он написан с уважением к тем, кого автор рассматривает. Кроме того, никаких серьезных психических отклонений автор им не приписывает.
МИРАБО, МАРАТ, РОБЕСПЬЕР, КУТОН

Период феодализма закончился.


В двери стучалась новая эпоха, новый социальный строй. Каким будет его
истинное содержание -- по законам социального развития им могла быть
единственно власть буржуазии, хотя и она явно не была самой дальновидной
среди современников.
Новая эпоха представлялась им как время торжества разума и свободы, как
лучшее, более справедливое и гармоничное социальное устройство, основанное
на "естественных правах человека".

Что принесет будущее!


Этого никто пока не знал, но многие чувствовали, что близятся великие
перемены, распад всей социально-политической системы, а все, что должно было
наступить потом, представлялось прекрасным.

А. 3. МАНФРЕД.



Либертэ, эгалитэ, фратэрнитэ -- свобода, равенство, братство... Кого
этот славный лозунг Великой французской буржуазной революции не волнует и
сегодня, хотя с той поры минуло уже двести лет? Конечно, он не был
осуществлен вполне, что понятно -- ведь это был идеал...
Как бы то ни было, стремление к идеалу принадлежит к вершинам
человеческих усилий, и, в конце концов, только оно ведет действительно
вверх, вперед, к лучшему будущему, к прогрессу.
Первые шаги на этом пути не были легкими. Об их объективном толковании
историки ведут споры по сей день. Одни ставят ему в вину реки крови -- но
ничто не дается даром, и куда больше крови в прошлом часто проливалось за
псевдоидеалы. Другие упрекают революцию в том, чего она достигла, третьи --
в том, что она не достигла того или иного. Постоянно ведутся споры о ее
подлинном содержании: была ли она лишь либерально-демократической или в ней
уже имели место и элементы революционно-социальные?
Ясно одно. Великая французская буржуазная революция продвинулась в
некоторых отношениях дальше, чем предполагали ее организаторы и участники.
Первоначально максимальной целью им представлялась конституционная монархия,
наподобие английской. Однако ситуация резко изменилась, как только на сцену
вышли народные массы, придавшие делу революционный пафос и коллективизм, а в
последующих фазах, с крушением Бастилии, походом на Версаль и взятием
Тюильри, принудившие так называемое "третье сословие" к совместному выходу
на подлинно революционный путь, хотя и вопреки воле некоторых
представителей.
Вместе с тем, основной тон этой революции был резко антифеодальным, что
и делало ее типично французской. Это имело свои причины: Франция в период
правления последних Бурбонов стала самой классической абсолютной монархией.
Французское королевство, по меркам абсолютизма восемнадцатого столетия, было
наиболее абсолютным, а французская аристократия наиболее аристократической:
она обладала наибольшими богатствами, наиболее абсолютным, а французская
аристократия наиболее к не аристократам.
Отношения феодальной собственности, особенно в землевладении, были
главным препятствием, мешавшим переходу на более прогрессивный,
капиталистический способ производства в земледелии, а также в развитии
мануфактуры и промышленном производстве в целом. Следует признать, что
торговая и промышленная верхушка "третьего сословия" во второй половине
восемнадцатого века начинает подниматься в финансовом отношении, но масштабы
этого процесса сдерживала зависимость большинства крестьян от
арендаторов-феодалов, что, в свою очередь, делало невозможным создание
широкого рынка свободной рабочей силы.
О каких-либо гражданских правах не могло быть и речи. Вся власть была
сосредоточена в руках короля и его двора, а в тюрьмах не было недостатка.
Особенностью тогдашней "юстиции", а по сути проявлением неслыханного
произвола, служили так называемые lettres de cachet (приказы в запечатанных
конвертах). Это были своеобразные ордера на арест, заранее подписанные
королем и с его печатью. Министру, королеве или даже фаворитке короля
достаточно было вписать в "документ" чье-либо имя, и человека без суда
отправляли на любой срок в тюрьму или в изгнание.
Феодальная аристократия не имела прямой политической власти и в
большинстве своем была преобразована в придворную знать, однако лишь она
располагала доступом к высшим постам (дворянство мантии) и воинским званиям
(дворянство шпаги). То же можно сказать и о духовенстве: высшие ступени
занимали исключительно аристократы, тогда как на низших находились
представители непривилегированного "третьего сословия", включающего в себя
буржуазию, крестьянство и городские плебейские слои.
Но, с другой стороны, то же восемнадцатое столетие представляет собой
Золотой век французской литературы. Этот период, называемый в
литературоведении классицизмом, заменил в итоге до того времени (гуманизм и
Ренессанс) универсальную латынь почти столь же универсальным французским.
Французский становится европейским литературным языком, по меньшей мере,
вторым родным языком просвещенных людей особенно в западной Европе.
Гегемония французской литературы в тогдашнем контексте мировой литературы
бесспорна.
Назовем хотя бы вкратце имена, которыми французская литература могла
тогда гордиться. В жанре драмы это был, например, Бомарше, автор
"Севильского цирюльника" и "Свадьбы Фигаро". Крупным лирическим поэтом этой
эпохи является Шенье, автор прекрасных элегий, которого многие историки
литературы считают прямым предшественником романтизма.
Однако наибольшую славу литературной Франции восемнадцатого столетия
приносит славная плеяда ее мыслителей и философов, настроенных резко
антиабсолютистски. К их числу принадлежит Монтескье, в своем сочинении "О
духе законов" не скрывавший восхищения английским парламентаризмом, как и
Вольтер в "Философских письмах", восхваляющий английские свободы вообще и
резко высказывающийся против угнетения в любой форме. Понятно, что власти
реагировали на это с раздражением. Нельзя не упомянуть и об энциклопедистах
во главе с Дидро (Д'Аламбер, Кондорсе), создавших семнадцати томную
"Энциклопедию, или Толковый словарь наук, искусств и ремесел", первое
издание такого рода в мире. Они же провозглашали современные, вольнодумные,
нонконформистские идеи.
По праву принадлежит к ним и Руссо. Литературная история обычно
представляет его нам как идеологического предтечу романтизма. Но этот
свободомыслящий женевец был выдающимся политическим мыслителем, имевшим
взгляды, более, чем радикальные. Они изложены, прежде всего, в его
сочинениях "Об общественном договоре" и "Рассуждении о начале и основаниях
неравенства...". Частная собственность есть воровство, богатые эксплуататоры
народа, народ имеет право избавиться от тирана, современный социальный строй
следует разрушить -- эти еретические идеи предзнаменовали собой наиболее
революционную фазу Великой французской революции. Сам Руссо до нее не дожил.
Приверженцем идей Руссо был один из вождей революции Робеспьер,
который, будто бы, даже специально посетил Эрменонвилль, чтобы увидеть
кумира собственными глазами. Наиболее "еретические" идеи Руссо Робеспьер
понимал более чем буквально. Под их влиянием он даже ввел в якобинской
Франции культ Etre Supreme , Высшего существа. (Что было ловко использовано
его противниками в самый критический момент).
Не только Руссо, но и Монтескье, Вольтер и энциклопедисты предзнаменуют
революцию, становясь и первыми лучами ее зари. Их влиянию, естественно,
подвержены прежде всего люди высокообразованные, однако опосредованно, так
же, как ранее идеи Просвещения, оно сказывалось и на широких слоях народа.
И все же куда больше они революционизировали невероятно отсталые
Экономические отношения во Франции Людовика XVI.
Финансовое положение в стране было нищенским. Причиной тому было не
только плохое управление хозяйством, но, прежде всего, расточительство
королевского двора в Версале. В соответствии с аморальным высказыванием
"После нас хоть потоп!", приписываемым фаворитке Людовика XV маркизе де
Помпадур, правящая феодальная элита второй половины восемнадцатого века
утопала в неслыханной роскоши. Что стоило дорого. А если учесть и расходы на
весьма разветвленный бюрократический аппарат, армию и церковь, то трудно не
согласиться с тем, что говорили тогда простые французы: "Что слишком, то
слишком". Вся эта роскошь, все эти расходы оплачивались единственно путем
растущей эксплуатации крестьян и увеличения налогов, которые вынуждена была
платить молодая буржуазия. Крестьяне-арендаторы, наряду с денежной рентой,
должны были выплачивать многочисленные натуральные налоги, в частности,
зерном, за пользование дорогами и мостами и, разумеется, за
дворянско-помещичье право. Неудивительно, что то и дело вспыхивают
крестьянские восстания, достигающие апогея в так называемой "мучной" войне
1774-- 1775 гг.
В это время на трон вступает последний из дореволюционных Бурбонов,
Людовик XVI. Ему не было еще и тридцати лет, и в самом начале он вызвал
большие, но напрасные надежды. Став королем, он отказался от принадлежавшей
ему по традиции двадцати четырехмиллионной дани; так же поступила королева
Мария Антуанетта. Однако на фоне общих расходов двора эта "экономия" была
смешной. В распоряжении самого короля, например, было более двух тысяч
лошадей и свыше двухсот карет, а, кроме того, почти полторы тысячи служащих
-- 75 капелланов, исповедников и церковных сторожей, множество врачей,
хирургов и аптекарей... И, наконец, двое дворян с доходом в 20 тысяч ливров,
облаченные в бархатные одежды, со шпагами на боку каждое утро торжественно
выносили ночной горшок короля...
Обнадеживающим казался другой королевский шаг, назначение нового
министра финансов. Им стал А. Р. Ж. Тюрго. Он принадлежал к французским
физиократам, выдвинувшим теорию общественного прогресса на основе буржуазной
собственности и считавшим единственным источником богатства исключительно
землю и земледелие, а единственным оправданным налогообложением -- ренту
землевладельцев. На посту королевского министра Тюрго пытался осуществить
свою экономическую программу с помощью реформ, не затрагивая сути
феодализма. Он предлагал распространить налогообложение на дворянство и
духовенство, владеющих землей, ввел свободную торговлю зерном и отменил
повинность крепостных работать на строительстве и ремонте дорог,
реформировал изжившую себя цеховую систему. Но вскоре ему пришлось уйти.
Разъяренное дворянство и клерикалы вместе с этой отставкой добились и отмены
большинства реформ.
Тюрго на некоторое время заменил Клюни, при котором долги росли с
астрономической скоростью. Он беззаботно наполнял бездонные карманы -- как
свои, так и придворной камарильи ставленником которой был, и, как
утверждают, намеревался разрешить все проблемы государственным банкротством.
Клюни, однако, вскоре умер, и его преемником стал женевский банкир Неккер.
Он избрал единственно возможное средство спасения положения -- экономию.
Прежде всего он попытался ограничить расходы королевы и королевских братьев,
а также разного рода ренты, получаемые дворянами. Но и ему не удалось
устоять против сплоченных действий придворной знати. Заменил его на
министерском посту другой ставленник версальской клики де Флери, и ситуация
вновь изменилась к худшему.
Роскошества королевского двора все сильнее контрастировали с растущей
нищетой французов в целом. Тон тут задавала непопулярная Австриячка, как
называли ее французы, Мария Антуанетта. Слабохарактерный Людовик XVI во всех
отношениях оказался у нее под каблуком. Дочь габсбургской эрцгерцогини (а
формально и чешской королевы) Марии Терезии отличалась особым презрением ко
всем "неблагородным". Весьма примитивными и одновременно опасными были
оценки, которые она давала людям. По сути, тут для нее существовали лишь две
категории. Одни, по ее мнению, заслуживали любезного обхождения, другие
становились ненавистными антиподами, К этой, второй категории был отнесен и
граф Мирабо, с которым она пыталась расправиться с помощью вышеупомянутых
"lettres de cachet". К счастью, королевская власть в этот период была уже не
так сильна. Марии Антуанетте приписывается, в частности, высказывание по
поводу известий о растущем обнищании людей, не способных купить себе даже
хлеба: "Раз у них нет хлеба, пусть едят пироги". За все это, а также за свое
нефранцузское происхождение, она снискала большую ненависть, чем сам король.
Кроме того, и, видимо, не без оснований, ее подозревали в антифранцузских
заговорах и интригах... В конце концов, благодаря ей же Людовик XVI оказался
под гильотиной...
Но вернемся к времени, когда бразды правления французской финансовой
политикой держал в своих руках де Флери. В Версале жилось весело, что с
того, что все ближе надвигалась буря? О ней попросту не думали. "Монархия,
-- говорили во дворце, -- пережила почти тысячелетие, а уж завтрашний день
она как-нибудь переживет".
Как и следовало ожидать, королевская казна вскоре опустела. Были
истрачены деньги, предназначенные для инвалидов и больных, налоги были
собраны на несколько лет вперед. Государственная казна стала
неплатежеспособной. В поисках выхода из создавшегося положения король по
совету приближенных созвал в Версаль представителей дворянства и высшего
духовенства, рассчитывая на их помощь. Но вполне в духе старинного
изречения, по которому на кого боги гневаются, тех делают слепыми,
феодальная элита отказалась жертвовать чем-либо для спасения монархии. Она
не согласилась даже с минимумом -- введением налога на собственные земли.
И тогда нерешительный Людовик XVI решил назначить выборы в так
называемые Генеральные штаты, которые не проводились с 1614 года, то есть
175 лет.
На заседании Генеральных штатов 5 мая 1789 года со вступительной речью
выступил король. Ошибкой было бы думать, что Генеральные штаты во Франции
имели то же значение, что и, например, чешское Сословное собрание до 1620
года, которое могло избирать короля. Во Франции Генеральные штаты созывались
лишь время от времени -- впервые при Филиппе Красивом -- как правило, тогда,
когда надвигалась какая-либо угроза, противостоять которой можно было лишь
сообща.
Генеральные штаты, созванные Людовиком XVI, состояли из представителей
дворянства, духовенства и так называемого "третьего сословия". При этом
первые два, по своему характеру еще полностью феодальные, привилегированные
сословия во многом напоминали древнеримского бога Януса: у них были два
лика, но общая голова. Различия были чисто внешние; в духовном сословии
преобладали представители клерикальной элиты, происходившие опять же из
дворян.
И дворяне, и духовенство поначалу считали "третье сословие" скорее
формальным участником заседания, которому сказать нечего и которое на нем
будет лишь присутствовать.
Это было серьезной ошибкой.
Дело в том, что в "третье сословие" входили уже не только представители
королевских городов, как это было прежде. К нему принадлежали влиятельная
финансовая и торговая буржуазия, гражданская (недворянская) бюрократия,
мелкие предприниматели, зажиточные арендаторы земли. Их поддерживали и
некоторые члены первого и второго сословий: часть низшего дворянства,
интересы которого также были затронуты тогдашним кризисом французской
экономики, и низшее духовенство, социальное положение которого по сравнению
с клерикальной элитой было плачевным. И, наконец, сюда же входили крестьяне,
ремесленники и весь социальный спектр, который мы называем народом. Тогда он
состоял из ремесленных товариществ, поденщиков, рабочих мануфактур, портовых
грузчиков и городской бедноты.
В отличие от двух первых, "третье сословие" не было единым, интересы
отдельных его групп во многом расходились, что проявилось особенно на
последних этапах революции. Но с самого начала было ясно, что вследствие
лишений периода правления двух последних Бурбонов оно значительно окрепло.
Выход его на политическую сцену был уверенным, а вскоре оказалось, что оно
располагает также способными ораторами и вождями. Один из них, депутат
Сьейес, например, прославился высказыванием: "Великие кажутся нам великими
лишь потому, что мы стоим на коленях. Давайте поднимемся!" Коса нашла на
камень почти мгновенно: стало ясно, что противоречия между "третьим
сословием", с одной стороны, и королем и остальными сословиями, с другой,
неразрешимы. Разрешить их могла только ломка феодального строя.
Драма Великой Французской революции началась. Уже в ходе следующего
месяца представители "третьего сословия" объявили себя Национальным
(конституционным) собранием, в когда по королевскому приказу для них была
закрыта Палата, они собрались в версальском игровом зале и поклялись, что не
разойдутся, пока Франции не будет дана конституция. Клятва эта позднее была
ими исполнена.
Накануне 14 июля 1789 года по Парижу пронеслась весть о том, что к
городу стягиваются войска, намеревающиеся подавить революцию в зародыше.
Парижане ответили на это штурмом Бастилии, знаменитой тюрьмы, своего рода
символа угнетения и произвола со стороны королевского режима. Крепость была
взята, ее начальник убит, а заключенные освобождены. 14 июля по сей день
отмечается как французский национальный праздник. События развиваются
стремительно.
Новые слухи о кознях короля против революции привели 5 октября к тому,
что парижские женщины ворвались в Версаль, захватили семью короля и
интернировали ее в королевском дворце в Тюильри.
Многие аристократы отправляются в эмиграцию. В июне 1791 года это
пытается сделать и королевская семья, но невдалеке от границы Людовик XVI
опознан и задержан. Условия содержания королевской семьи в Тюильри
ужесточены.
Национальное собрание выработало конституцию и разошлось. Осенью 1791
года вместо него было избрано Законодательное собрание. Роялистов в нем уже
нет. Справа -- минималисты, сторонники конституционной монархии, центр
составляют либеральные республиканцы, так называемые "жирондисты", а левую
радикальную демократию возглавляют Марат и Робеспьер из клуба якобинцев.
(Революционный демократический клуб якобинцев, распущенный в 1794 году,
собирался в монастыре св. Якоба). Пока бал правят жирондисты.
В начале 1792 года начинается война между революционной Францией и
вторгшимися на ее территорию европейскими монархическими государствами --
Габсбургским, Пруссией и Швецией.
Позднее к этой коалиции присоединяется и Англия. Одновременно
вспыхивает восстание роялистски настроенных католиков в Бретани и Вандее.
Как ни удивительно, спешно созданная народная армия Франции не только
выстояла, но даже перешла в наступление на Германию.
В августе того же года толпы парижан ворвались в Тюильри. На сей раз
королевская семья была уже фактически посажена под арест, король в Темпл,
остальные в Консержери. Законодательное собрание было распущено и заменено
Национальным конвентом, который должен был стать постоянным законодательным
корпусом. Впервые он собрался 21 сентября 1792 года. На этом заседании было
ликвидировано королевство и провозглашена Французская Республика.
Ситуация драматически революционизируется.
К власти приходит радикальная мелкая буржуазия; она ослабляет позиции
жирондистов, пытавшихся этот процесс остановить, и устанавливает якобинскую
диктатуру. Огромный авторитет в Конвенте обретает Дантон. Влиятельной силой
становятся санкюлоты (называвшиеся так потому, что они не носили обычные для
периода рококо короткие штаны), на которых более всего опираются главные
представители революционно-демократической диктатуры.
Наряду с Национальным конвентом в апреле 1792 года возникает Комитет
общественного спасения, возглавляемый Робеспьером. Начинаются казни. С
помощью только что изобретенной гильотины в январе казнен последний
дореволюционный Бурбон на французском троне; та же участь постигла королеву
и почти всех аристократов, которым не удалось бежать за границу. Затем
приходит черед жирондистов, представителей торговой и промышленной
буржуазии. При этом падают головы не только врагов революции. Революционный
трибунал выносит смертные приговоры и представителям крайне левых. 10 июня
1794 года Национальный конвент принимает предложение Кутона (близкого
соратника Робеспьера) об упрощении процесса в соответствии с законом "о
подозрительных" -- чтобы враги революции могли быть быстрее наказаны. Террор
достигает неслыханных масштабов.
Был, однако, не только террор, была и лихорадочная реформаторская
деятельность. Революционно-демократическая диктатура приняла новую
конституцию, провозглашавшую и право на труд. Было довершено решение главной
революционной задачи -- аграрного вопроса. Было отменено и старое деление
страны на провинции и введена действующая по сей день система департаментов,
усовершенствованная затем еще Наполеоном Бонапартом. Был даже принят новый
календарь. И, по нему, 9 термидора (27 июля) 1974 года вспыхнуло
антиякобинское восстание (якобинцы во главе с Робеспьером были на этом этапе
Великой французской революции практически ее гегемонами, а потому на них
ложилась ответственность за революционную диктатуру террора). В тот же день
Робеспьер и его ближайшие сподвижники были арестованы. Сутки спустя вождь
якобинцев без суда и следствия был казнен.
Революционно-демократическая диктатура сменилась правлением правых, то
есть верхушки крупной буржуазии. Их называли термидорианцами. На сей раз на
гильотину посылали радикальных демократов, якобинцев. Как сторонник
Робеспьера в это время арестован и молодой бригадный генерал Наполеон
Бонапарт...
Национальный конвент заменили Совет пятисот и Совет старейшин во главе
с Директорией (из пяти директоров), которая спустя год взяла в свои руки
власть в стране.
9 ноября 1799 года с Директорией покончила диктатура Наполеона
Бонапарта, который возглавил Францию сначала как ее консул, а через пять лет
стал императором...
Революция закончилась, но остались живы ее идеи. Сознательно или
подсознательно их распространяли по Европе и солдаты наполеоновской "великой
армии". Эти идеи в полную силу вспыхнули а революционном 1848 году, и
погасить их не удалось уже никому.
Идеалы Великой французской революции пережили неоднократные попытки
реставрации Бурбонов и интервенцию альянса консервативных держав. Постепенно
они стали идеалами общеевропейскими; росло стремление акцентировать их
социальный аспект. Особенно ярко это проявилось в великие дни Парижской
Коммуны.
У них есть свои приливы и отливы, но они живут, они бессмертны.
Но вернемся к ходу революции. Она развертывалась на огромном полотне,
где сияли и гасли фигуры ее ораторов и вождей. Что касается основных
исторических фактов, то тут в основном особых проблем нет. Проблемы
возникают в зависимости от того, под каким углом на них смотрят.
Их имена всегда притягивали к себе историков. А некоторые их
неординарные поступки и трагические развязки побуждали задуматься также о
поведении и характерах этих революционеров, поскольку зачастую они казались
странными.
Итак, зададим себе вопрос: можно ли обнаружить у лидеров Великой
французской революции особенности, которые неврологам могли бы показаться
недугами? О тяжелых заболеваниях такого рода не может быть и речи -- иначе о
них было бы упомянуто в доступной литературе, ведь с той поры, по
историческим меркам, времени прошло не так уж много.
Могли, однако, иметь место мелкие неврологические нарушения, незаметные
для непосвященного, но угадываемые врачом. И такие нарушения могли создать
впечатление "странности".
Первым нашим пациентом в ряду великих деятелей Великой французской
революции является
Оноре Габриэль Рикети, граф де Мирабо, наиболее значительная фигура
первого этапа революции (1789--1791). Он родился в замке Ле Биньон (1749),
но в полном смысле родовым следует считать принадлежавший его предкам с
шестнадцатого столетия провансальский замок Мирабо.
"Трудные роды едва не стоили матери жизни. Новорожденный имел
искривленную ножку и непомерно большую голову. В раннем детстве мальчик
часто болел; когда ему было три года, он заболел оспой, оставившей следы на
его лице. Но благодаря сильному организму ему удалось преодолеть все
болезни. Он быстро зрел физически и духовно, и учителя вскоре открыли в нем
бесспорные интеллектуальные способности", -- утверждает А. 3. Манфред. К
тому же Мирабо унаследовал от своих предков стремление к свободе и
независимости, а также гордыню, часто граничащую с необузданностью.
Его отец, уверенный в себе и гордый аристократ, маркиз Мирабо, с самого
начала относился к сыну пренебрежительно, твердя, что от старинного рода
Мирабо в том нет ровным счетом ничего и что свои дурные свойства и внешность
он унаследовал от матери, баронессы де Васан, которую маркиз ненавидел и с
которой позднее фактически разошелся, поскольку женился на ней исключительно
ради денег.
Оноре -- как было привычным у "дворянства шпаги" -- готовили к карьере
военного. Но когда он пожелал иметь собственный полк (что тогда не было
редкостью), отец отказался ему его купить. Тем не менее, Оноре не намерен
жить иначе, чем в то время соответствовало его происхождению. Он избирает
несложный путь -- делает долги. Маркиз их оплачивать не желает и действует в
отношении сына все более жестко. Так Оноре постепенно познает наихудшие
тюрьмы бурбонской Франции -- остров Ре, замок Иф, Винценне. В Винценне он
попал за один из самых шумных скандалов, шокировав им не только отца, но и
всю аристократию: им была похищена и увезена в Швейцарию Софи де Монье,
супруга главы безансонского парламента.
На основе своего недоброго опыта с правившей тогда элитой, для которой
по существу не было никаких запретов, Оноре пишет свое первое политическое
произведение, "Рассуждения о деспотизме". Через несколько лет появляются
"Рассуждения о lettres de cachet и о государственных тюрьмах". Однако в
Винценне он пишет и то, что остается бессмертным спустя два столетия --
письма Софи. Эти письма по праву занимают свое место в литературе.
Потрясений в жизни Мирабо было достаточно. Одно из них он пережил в
1770 году. Отец вдруг пригласил его к себе -- не из любви или симпатии, а
чтобы попросить о помощи. Решалась судьба огромного наследства, оставленного
бабкой Оноре по матери. Сын был послан к матери, которую следовало в чем-то
переубедить. Та вместо ответа прицелилась и выстрелила -- пуля пролетела в
нескольких сантиметрах от головы потомка...
Для аристократии он всегда оставался enfant terrible . Неудивительно,
что провансальское дворянство отвергло его, когда в 1789 году он хотел стать
его кандидатом в Генеральные штаты.
Так Мирабо оказался в списке кандидатов "третьего сословия" -- и был
избран, чтобы вскоре стать одной из ярчайших личностей Национального
собрания. Он был одарен большим ораторским талантом, который
продемонстрировал за шесть лет до этого при пересмотре процесса, на котором
был осужден за похищение Софи де Монье.
В Национальном собрании он возглавляет тех членов "третьего сословия"
(тогда они составляли большинство), которые выступают за конституционную
монархию, подобную английской. Он отстаивает ряд прогрессивных идей,
например, принцип свободы вероисповедания. Мирабо обретает широкую
популярность среди простых парижан. Те называют его "маман" Мирабо.
Но он честолюбив и хотел бы войти в новое правительство. Однако
Национальное собрание принимает решение, по которому ни один из его членов
не может быть министром, В итоге он становится неким "советником"
королевского двора. Мирабо был революционером, но монархию ему хотелось
реформировать и демократизировать, а не уничтожить. В этом смысле его можно
считать типичным представителем первого периода революции, счастью для своей
популярности -- и для себя -- Мирабо умирает уже в апреле 1791 года. По
неподтвержденным сведениям, его постигла сначала какая-то глазная болезнь, а
потом к ней прибавились постоянные резкие боли в области живота. После
некоторого улучшения состояние вновь осложнилось. На этот раз речь шла,
видимо, о воспалении подбрюшья, с которым уже ничего нельзя было поделать.
Мирабо устроили пышные похороны. Но когда через два года на основании
секретных королевских документов стало известно о его связях с королевским
двором, разочарованные поклонники принялись разрушать его скульптуры, а
останки были убраны из Пантеона. Их место заняли останки Жана Поля Марата.
Но и те оставались там недолго...
И все-таки -- можно ли обнаружить у Мирабо признаки неврологических
нарушений?
Конечно. И один из них бесспорен. Это некий "эксгибиционизм". Он прямо
купается в своих ораторских успехах -- возможно, компенсируя таким путем
лишения безрадостной молодости и неудавшуюся семейную жизнь, -- и в период
своей парламентской деятельности часто изображается в гротескных театральных
позах. Известны его высказывания, рассчитанные скорее на анналы истории, чем
на какую-либо действенность. Так характеризуют, например, его отповедь
маркизу де Брезу, главному придворному церемониймейстеру, когда тот зачитал
в Палате волю короля, предписывающего депутатам разделиться по сословиям и
заседать отдельно. Мирабо, якобы, ответил так: "Вы, не имеющий среди нас ни
места, ни слова, идите к тем, кто вас сюда послал, и скажите им, что мы
находимся здесь по воле народа, и что изгнать нас отсюда они смогут лишь с
помощью вооруженного насилия". Почти наверняка "для истории" были
предназначены его последние слова: "Саван монархии уношу с собой в гроб".
Тем не менее он был оратором божьей милостью и умел зажечь слушателей.
"Свои речи он сначала пишет, но потом умеет, благодаря своему темпераменту,
настолько их оживлять, что однажды актер Моле отвесил ему поклон: Граф, Вы
ошиблись в выборе профессии!" -- указывает П. Сагнац.
Эти черты позерства дают основание полагать, что Мирабо было
свойственно гистрионство, один из элементов истеричного характера. Другой
его элемент, повышенная сугестибильность, у него, хотя и не был доказан,
однако, не исключается. И все же мы не встречаемся в этой связи с обычными
истерическими проявлениями (истерические приступы, истерическая
нечувствительность и т. п.).
Истерические приступы являются наиболее серьезными формами неврозов и
чаще встречаются у женщин; отсюда их наименование (гистерос -- матка),
идущие от Гиппократа.
Таким образом, признаки частично истеричного характера у Мирабо,
несомненно, были.
Некоторые крайности в его поведении (например, установление связей с
королевским двором в конце жизни, наряду с искренним неприятием деспотии)
можно объяснить как форму протеста, бурлившего в его истерическом характере.
Невротические состояния стали продолжением врожденного расстройства
центральной нервной системы. Следствие тяжелых родов -- крупная голова.
Это никак не уменьшает его бесспорного величия как одного из вождей на
первом этапе Великой Французской революции.
Русская царица Екатерина II, заигрывавшая с Вольтером и Дидро и
претендовавшая на репутацию завзятой демократки, в замечании на полях
радищевского "Путешествия из Петербурга в Москву" у строки, дающей высокую
оценку Мирабо, написала: "Здесь он хвалит Мирабо, который заслуживает не
одной, а нескольких виселиц".
И напротив -- спустя примерно три четверти столетия после смерти Мирабо
Карл Маркс назвал его в первом томе "Капитала" "львом революции".
Другой наш пациент
Жан Поль Марат пережил Мирабо всего на два года, но его деятельность
распространяется уже на последующие, более драматичные этапы революции. Он
стоял в авангарде политической жизни Франции также с самого начала, но
наибольшее влияние оказал на нее в период Законодательного собрания и
первого года деятельности Национального конвента (1791 --1793). Он
принадлежал к самым радикальным демократам, сыгравшим главную роль в падении
феодальной монархии и возникновении республики.
Марат родился в Бодри (Швейцария) в 1745 году. Он изучал медицину и
стал очень хорошим врачом. Им были написаны и научные труды -- их автор
занимался электротерапией. Как практический врач Марат пользовался высоким
авторитетом, предпочитая при этом лечить "бедных", то есть людей, не имевших
дворянского звания.
Вскоре его заинтересовали радикальные прогрессивные идеи, и в 1789 году
он вступает на политическую сцену как журналист.
Еще раньше, одновременно с "Размышлением о деспотизме" Мирабо, Марат
публикует (под псевдонимом) "Цепи рабства". Обе книги во многом были схожи.
И хотя в этой работе Марата "его политические воззрения были еще не вполне
зрелыми, каждый, кто прочтет анонимно изданное сочинение, сможет с
уверенностью заявить, что автор -- революционер, демократ. Книга была как
будто озарена светом далеких пожаров народного восстания. Прошлых или
будущих? Трудно сказать, но при чтении "Цепей рабства" каждый чувствует
дыхание вихрей, веющих над миром" (А. 3. Манфред).
Журнал Марата под названием "Друг народа" уже был полон радикально -
демократических идей. Он, требовал, в частности, уничтожения королевства и
казни аристократов и предателей.
Примечательны его "Проект провозглашения прав человека и гражданина", а
также проект справедливой, мудрой и свободной конституции. Она направил их
конституционному комитету, работа которого продвигалась очень медленно. Вот
лишь один для того времени неслыханно прогрессивный абзац:
"Общество обязано своим членам, не имеющим никакого имущества и
достаточной работы, покрывать их потребности, обеспечивать их существование,
чтобы у них была еда, одежда и нормальная жизнь, оно должно заботиться о
них, если они больны или стары, и давать им средства на воспитание детей".
На первом этапе революции, вплоть до возникновения Национального
конвента, в который он был в 1792 году избран, Марат борется со всем, что
кажется ему тормозом на пути революции. В Конвенте он принадлежит к крайне
левым, является ярым сторонником революционного террора и добивается падения
и массовых казней жирондистов. Что и оказалось роковым для него самого.
В июне 1792 года двадцатипятилетняя жирондистка Шарлотта Корде,
принятая им в ванной, нанесла ему смертельный удар кинжалом.
Его роковая схватка с жирондистами была закономерной и, поначалу,
победной. Когда жирондисты выдали ордер на его арест (он требовал изгнания
их из Конвента), парижские санкюлоты ворвались в зал Конвента и чуть ли не с
почестями проводили его до самой квартиры. Защищаясь перед революционным
трибуналом, он сделал это блистательно, предварив тем самым наступление
якобинской диктатуры.
Французский историк Ипполит Тэн охарактеризовал его как ненормального
индивидуума. Но Тэн не был врачом (не говоря уже о том, что о Великой
французской революции он судит с правых позиций), и приписываемого им Марату
диагноза просто не существует.
Призывы Марата к казни врагов и предателей революции нельзя считать
проявлением страха перед другими лицами, как полагал Тэн. Возможно, историка
склоняло к этому то обстоятельство, что в период, когда над Францией нависла
угроза интервенции, а в Вандее и Бретани вспыхнули восстания, он искал
врагов республики и в "собственных" рядах, среди жирондистов, и даже среди
крайне левых.
Но не станем уподобляться Тэн, который, по мнению С. К. Нойманна,
написал о Марате "больше всего бессмыслиц" -- маратовский "Друг народа"
призывал не только к крови. Это был прогрессивный журнал, широко
информировавший общественность о ходе и смысле революции и очень популярный
среди простых людей -- как и его редактор. Да, в нем выдвигались обвинения
против аристократов и предателей из "третьего сословия", и трудно
сомневаться в обоснованности многих таких обвинений. А если нет? Могла ли в
таком случае повлиять на однозначность его позиции болезнь или психическое
расстройство?
Для подобного диагноза нет никаких оснований. Вместе с тем не
исключено, что Жан Поль Марат страдал легким фобическим неврозом,
способствовавшим преувеличению его опасений за будущее революции и
придававшим особую остроту его журналистским выступлениям. Наряду с тем он
страдал кожным заболеванием, скорее всего, экземой, которая трудно лечится и
сегодня, не говоря уже о конце восемнадцатого столетия. Марат лечился
частыми ваннами -- потому и Шарлотту Корде принял, находясь в ванне.
Известно, что на основе как раз таких хронических заболеваний возникают
неврозы.
Судя по всему, у Марата возник легкий фобический невроз на основе не
проходящей кожной болезни. Будучи врачом, он, очевидно, избрал для лечения
регулярные ванны, но о том, насколько они были действенны, нет достаточной
информации. Таким образом, не болезнь, а сам драматизм революционных дней,
все возрастающее нервное напряжение могло вести его к тому, что он публично
требовал казни тех, кто казался ему врагом и предателем. Когда ему удалось
реализовать эти свои радикальные требования, результат оказался иным, чем
тот, на который он рассчитывал -- Марат спровоцировал собственную смерть.
Бесспорно, крупнейшей, а также наиболее сложной и трагической фигурой
среди лидеров Великой французской буржуазной революции является
Максимилиан Робеспьер, наш третий пациент. Родился он в 1758 году в
Аррасе. Был адвокатом. В Генеральных штатах представлял "третье сословие"
провинции Артуш; в Национальном собрании принадлежал к крайне левым,
выступал за прогрессивную конституцию и был одним из главных авторов
Декларации прав человека. Позднее стал ведущим деятелем Клуба якобинцев и
парижского городского совета (коммуны). В Конвенте он также возглавлял
левых, а с созданием Комитета общественного спасения стал почти
неограниченным правителем Франции, который, опираясь на "закон о
подозрительных", мог устранять одну группу своих противников за другой. Он
отправляет на гильотину прежде всего дворянство, а также жирондистов, тесно
связанных с интересами зажиточных слоев "третьего сословия".
Довольно загадочной главой якобинской диктатуры Робеспьерa был процесс
против другого выдающегося деятеля Великой французской революции, недавнего
друга Робеспьера, Дантона, в итоге приговоренного к смерти.
Правление Робеспьера завершилось термидорианским переворотом 27 июля
1794 года. На сей раз под нож гильотины попал он сам.
Смерть Робеспьера вызвала во Франции широкие отклики. Радовались,
понятно, все, у кого были основания для опасений за собственное благополучие
и даже жизнь. И с того момента по сей день оценки Робеспьеру даются разные.
Одни возлагают на него всю ответственность за террор последнего периода его
революционной диктатуры. Другие утверждают, что террор намеренно нагнетали
враги Робеспьера с целью его дискредитации.
"Все дальновидные патриоты во всей Франции сразу поняли, что вместе с
этим великим государственным деятелем пала демократическая республика, --
пишет А. Матье в "Творцах истории", -- Многие сами предпочли смерть. Память
о Робеспьере оставалась дорогой французскому народу до 1871 года..."
Робеспьер был методически точным, вел дневник, все у него было
рассчитано по часам. "Педант", -- сказал о нем Тэн. Вместе с тем он всегда
был скромным в своих потребностях, даже достигнув вершины. Например, до
самого конца он жил у плотника Дюплэ...
А. С. Пушкин в историческом смысле очень точно назвал Робеспьера
"сентиментальным тигром". При этом он, очевидно, имел в виду мечту
Робеспьера о "царстве честности", к которому тот намеревался прийти с
помощью революционного террора.
Любопытна и характеристика Робеспьера, которую в самом начале революции
дал ему Мирабо: "Этот зайдет далеко, ибо верит во все, что говорит".
Похоже, что и у Робеспьера имели место невротические проявления --
конкретно, невроз обседантный. Этот тип невроза, называемый также ананкасты,
проявляется в регулярных ежедневных ритуалах; например, утреннее умывание,
чистка зубов, бритье и т. п. должны иметь строгие правила и
последовательность. Обседантный невротик, выйдя из дома, несколько раз
возвращается, чтобы убедиться, что он закрыл дверь, выключил радио, погасил
свет в ванной и т. д. Зачастую таким людям бывает присуща и нерешительность.
Трудно, однако, предполагать, что подобные свойства характера
Робеспьера как-то повлияли на его решения периода взлета революции --
скорее, это могло иметь место в дни антиякобинского восстания.
Бежав от термидорианцев вместе со своими приверженцами из Конвента в
ратушу, он, будто бы, собирался написать воззвание к народу. Из-за слишком
долгих колебаний Робеспьер сделать этого не успел -- да и вряд ли бы это ему
помогло, -- между тем повстанцы захватили ратушу, одна из пуль попала ему в
челюсть, а на следующий день все пленники были казнены.
Контрреволюция наступала.
Последним пациентом в ряду вождей Великой Французской революции будет
Жорж Огюст Кутон. Он родился в 1755 году и относился к числу главных
членов Комитета общественного спасения. Некоторые историки считают его
членом правящего триумвирата Французской республики, в который входили
Робеспьер, Сен-Жюст и Кутон. Он прославился необычайной жестокостью при
подавлении контрреволюции в Лионе и, несомненно, был одной из влиятельнейших
политических фигур, хотя и не достиг популярности Робеспьера, Марата или
Дантона, оставаясь неким "серым кардиналом".
Кутон страдал параличом нижних конечностей и передвигался с помощью
механической коляски, которые умели конструировать уже тогда.
Именно он 12 июня 1794 года от имени Комитета общественного спасения
выступил с проектом закона, упрощавшего судебное преследование "врагов
революции". По этому закону отменялся предварительный допрос, ликвидировался
институт представителей закона, а само понятие "враг народа" можно было
толковать весьма широко. Тогда проект не был принят единогласно. Но на нем
энергично настаивал Робеспьер, которому, наконец, удалось до биться своего.
Неизвестно, кто был его автором, и какую именно роль сыграл в его
выработке сам Кутон, но роль эта едва ли была незначительной.
О причинах паралича, постигшего Кутона, можно только догадываться. Это
могла быть классическая дипаретическая форма детского полиомиелита,
встречавшаяся тогда реже, чем сейчас, когда медицина позволяет спасать и
слабые организмы.
Руки у Кутона были не только здоровыми, но отличались большой силой и
ловкостью -- известно, что со своей инвалидной коляской он управлялся весьма
искусно.
Умственное развитие его было высоким.
Таким обрезом, инвалидность Кутона была, скорее, приобретенной, чем
врожденной, и обусловленной повреждением спинного, а не головного мозга.
Паралич нижних конечностей, если он наступает не в ходе родов или
вскоре после них, чаще всего вызывается повреждениями в грудной или
бедренной области спинного мозга. Речь может идти о воспалении спинного
мозга, давящей на него опухоли или о травме позвоночника.
Воспаление в данном случае наименее правдоподобно -- в восемнадцатом
веке человек вряд ли мог его пережить. Воспаление передних углов спинного
мозга (полиомиелит) тогда еще не существовало, тем более, что в таком
случае, видимо, пострадали бы и некоторые мышцы верхних конечностей. Опухоль
также маловероятна -- она наверняка привела бы и к иным признакам.
Скорее всего, причиной инвалидности Кутона послужила травма
позвоночника в юности.
Довольно загадочная фигура наиболее драматического этапа Великой
французской революции, Жорж Огюст Кутон остался верным Робеспьеру до конца и
вместе с ним погиб на гильотине.
lib.ru/PSIHO/lesny.txt

@темы: личности, Робеспьер, Марат

---

[Miss_N]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра